Последняя черта - Феалин Эдель Тин-Таур

— ...Вы её там только не бросайте. Если нужно чего — денег, еды, ты приходи. Я дам.

— Нет, есть у нас всё. — Алиса затянулась. — Я работаю, Лёша — тоже. Всё хорошо. Вы ей только не звоните. Она сама, как отойдёт — хорошо?

— Хорошо. Спасибо тебе. Она вечером не позвонила, я уж волноваться начала…

— Не за что. До свидания.

Потом Каста заставила себя уйти в ванну, закрылась и долго всматривалась в зеркало. Оттуда на неё взирал кто-то чужой, но отдалённо знакомый. С потёкшим, ещё вчерашним макияжем, безжизненным взглядом, за которым скрывались ярость и жажда жить. У неё ныло тело, потому что не хватало родного тепла, кожа рук после прохладного балкона казалась по-мертвецки бледной. И правда — Призрак. Знал ли Ворон, что она в него превратится, когда нарекал её этим позывным? Вот уж вряд ли. Психанув, Алиса умылась, оттёрла дешевые тени и подводку, признала, что до сих пор такой себя ненавидит, и вышла обратно к Доктору подсчитывать количество листовок.

Их было несколько высоких стопок — Лёха уже успел съездить до ближайшего канцелярского и закупиться бумагой. Каста смотрела на них потерянным взглядом, подобрав под себя ноги, — сидела прямо на полу. Доктор сидел рядом, в такой же позе и точно так же гипнотизировал стену. Их обоих грызло чувство вины. Алиса понимала, что совершенно потерялась. Не чувствовала ничего только потому, что чувств было слишком много — поди разбери, за какое конкретно стоит зацепиться. Всё смешивалось бурлящим водоворотом.

Спустя время она всё-таки поднялась, обнаружила, что части листовок уже нет, даже думать побоялась, сколько была в этой прострации, и отправилась на кухню.

Душа требовала какого-то движения, бега — куда и за кем угодно, лишь бы прочь от этих стен. Когда-то Алиса считала, что самая худшая квартира — это её собственная, а теперь убеждалась в обратном. В отличие от квартиры с ободранными обоями, среди этой мебели, этих неброских картин Ташкинового производства на стенах — жили прекрасные, добрые и тёплые воспоминания. И потому Алиса начинала жилище Дикого тихо ненавидеть, но лишь для того, чтобы глушить этой ненавистью другое. Впрочем, как привыкла. Ничего нового. Она до сих пор глушила злобой на родителей обиду на них же.

— С тобой что?

Алисе казалось, что Лёха почти нависал, хотя стоял в двух шагах. Она сжимала в руках кружку с уже остывшим кофе, пялилась в пустоту, но вопрос друга всё же услышала. Отвечать не хотелось.

— Алис?

Да и отвечать-то Касте было нечего. Лёха и сам всё знал — с ним происходило то же самое. Нервозность, тревога, страх... Как-то слишком много страха было в последнее время. Да и всего остального тоже. Раньше, если такое случалось и Ворона не было рядом, то она приходила к Дикому, а там всегда — либо Таша, либо Лёха, или вообще оба. Как-то сразу же вырисовывались остальные члены компании, и Алису отпускало. В этот раз Лёха был, остальные — тоже, даже Ворон не где-нибудь, а почти под боком, но та ситуация, что свела их вместе — не радовала. Ничего уже вообще не радовало — даже чёрное солнце светило тускло, явно устало, и от этого было ещё больнее.

— Я просто не понимаю, — почти прошептала она. — Почему всё это происходит. Знаешь, я пытаюсь построить какую-то картинку в голове, но ничего не сходится, кажется нелогичным... Даже мент всё по местам не расставил.

— А ты не думай, — посоветовал Алексей. — Сейчас главное сделать.

— Да что сделать, что?!  — вскинулась на него Алиса. — Мою свободу?! Революцию?! Что?!

Она осеклась, будто бы сказала что-то непозволительное, и угрюмо заткнулась, постукивая ногтем по чашке.

— Ты...

— Нет, послушай меня, хорошо? — встрепенулась снова, отставив кофе. — Нахрена мы это делаем? Зачем? Чтобы вытащить Ташку? Так... Так они же могут узнать и узнают, понимаешь?! Они поймут, что мы собираемся сделать! И дай всё сущее, чтобы её просто пристрелили в таком случае! Чем мы вообще занимаемся? Нахрена из-за меня так заморачиваться? Сяду и сяду, как будто у меня другой исход был... Нет, ну конечно! Я верну себе русый цвет, уломаю Ворона оставить ремесло, и мы осядем обычной семьёй на квартире, купленной в ипотеку! Да я лучше сдохну или в ту же самую тюрягу! А, погоди-ка, мне же шьют убийство! Значит, всё-таки сдохну.

Каста начинала заводиться. Или она постепенно делала это? Копила в себе, выплеснула только чуть больше двух недель назад, а сейчас царапающая боль снова застилала взор пеленой. Алиса помнила, что пообещала — всё будет хорошо. Она не восприняла всерьёз вопрос Ташки, предпочла не обратить внимания, а теперь поняла — вечный ребёнок оказался умнее всех их вместе взятых.

— А теперь послушай ты, идиотка! — Лёха сделал шаг, грозно сверкнул глазами. — Ты не понимаешь всего. Это, может, цинично, но это — шанс. Я историк, мать твою, я знаю, как начинаются такие вещи, и да, блять, мы делаем революцию!

Последнюю фразу он прошипел, наклонившись к ней и перейдя на свистящий шёпот.

— Всегда одно и то же, из раза в раз! Я хочу вытащить тебя, вернуть Ташу. А ещё я хочу сюда Дикого, который вправил бы тебе мозги получше меня! Помнишь, о чём мы говорили в парке? Нужен общественный резонанс. И я себя уважать перестану, если проебу вас обеих, поэтому мы это делаем!

Ворон внезапной тенью вырос за спиной Алисы — просто потому, что за её спиной кто-то должен стоять. Кивнул Лёхе и внёс в эмоциональную бурю немного рационального:

— Им выгодно держать Ташу живой только затем, чтобы ты села в тюрьму. Как условия будут выполнены — её в любом случае убьют. Потому что это правило — никаких свидетелей. И хорошо, если просто убьют, а не расчленят и не пришлют мелкими кусочками... На шантаж всегда нужно отвечать шантажом. Тогда у них будет стимул идти навстречу.

Алиса вздрогнула, обернулась, и минуту стояла так, даже не зная, что сказать в ответ. Парни молчали, давая ей возможность переварить информацию.

— А что тогда мешает не отпустить им её в принципе теперь? Общество? — интонация вышла слишком скептической. — По всему этому и по нам, в том числе, плачет дурка. Или автозак. — Хмыкнула. — Как пойдёт.

— А по тебе плачет трезвое мышление, — вздохнул Лёха. — Успокойся уже. В тебе говорят паника и переживания. Я понимаю. Но возьми себя в руки, наконец! Или хочешь порадовать нациков удачной провокацией? Ворон прав — если увидят, что мы начинаем действовать — охуеют. И этот ахуй будет на руку уже нам.

— Ничего не мешает, — согласился Ворон. Врать Призраку он не умел. — Но так увеличивается вероятность. От нуля процентов до пятидесяти. От «точно убьют» до «убьют или нет». — Тряхнул головой и добавил мягко: — В руки себя можешь не брать, но глупостей не делай. И печатай листовки. Если успеем закончить со всем до вечера, я сам тебя в руки возьму.

В подтверждение своих слов Ворон невесомо коснулся губами виска Алисы. Им и правда предстояла длинная беседа о будущем суде, который уже сейчас представлялся дерьмовым цирком, но всё ещё диктовал свои правила, формулировки и требовал чёткого порядка действий.