Тихая Виледь - Николай Редькин

Сразу после собрания по предложению Игната в кабинете председателя состоялось оперативное совещание. Речь шла о том, что нужно сейчас хозяйству (топливо, комбикорма, деньги). Игнат тут же созванивался с питерскими хозяевами и утрясал все вопросы. То есть фактически руководил совещанием.

Федор Степанович испытывал тяжелое горькое чувство человека, который снова теряет власть…

Настя несказанно обрадовалась скорому возвращению Алексея. Все в душе ее стало на свои места. Она важно ходила по квартире, придерживая обеими руками живот, словно опасаясь чего-то, и покорно останавливалась, когда того властно требовал Алексей, и улыбалась, счастливая, когда он, встав на колени, припадал ухом к ее животу, норовя наградить ее поцелуями да ласками.

– Вот он поддаст тебе! Не будешь лезть, куда не следует, – смеялась она и, приняв от него благодарные поцелуи, тотчас гнала его от себя, ибо чувствовала такое сильное возбуждение, что, казалось ей, разродится раньше времени.

– А может, дома родим, – пугала она его. – Захар вон у баб роды в бане принимал. И папочку твоего собственными ручками из чрева матери вынул. А ты, стало быть, боишься?

– Зачем же дома? – Он выглядел растерянным, решил, видимо, что Настя настроена серьезно. – Больница же рядом. Хорошая больница, Настя… Вот и Дарья говорит, чтобы ты не дурила – в больницу ехала, да загодя.

Каждый раз теперь, когда Алексей навещал Дарью, та справлялась, как чувствует себя Настя, по срокам вроде бы скоро уж…

– Беспокоится Дарьюшка. – Настя глубоко вздохнула. – Памятно ей, что с бабушкой моей сталось, с Пелагеей. И дед вот неслучайно, Лешенька, каждый день перед портретом ее, как перед иконой, стоит…

– И я тебе говорю, лучше все-таки в больнице…

– А я бы счастлива была, если бы ты рядышком был. Погладил бы, вот как теперь, – руки у тебя, Лешенька, ласковые, – и разродилась бы я с радостью. А в больнице-то не допустят тебя, и одной мне…

– Я рядом буду, – пытался успокоить он ее.

– Какой ты у меня пужливый. Да и сама я не решусь дома-то. Мне, Лешенька, умирать нельзя…

– Ну что ты, Настя!

– А ты думаешь, почему мамочка моя обо мне так беспокоится?

Лидия Ивановна бывала у них каждый день, просиживала с Настей часы, давала ей всяческие наставления.

– Потому, Лешенька, что много горьких минуточек пережила она. Желала, как и я, нарожать кучу детей, да не суждено ей было. – И поведала она ему, сколько у матушки ее было преждевременных родов и как тяжело она переживала эти страшные для нее дни. – Так что, Лешенька, мне надо жить и рожать, рожать… И слушаться мамочку.

– Правильно, – согласился Алексей. – Велела же она тебе меня близко к себе не подпускать, спать на разных кроватях…

– Ах, ты подслушивать! – Она любя колотила маленьким кулачком по его широкой груди.

Чувствовала Настя, что дохаживает, как она говорила, последние денечки. Мать категорически запретила ей ходить на репетиции в Дом культуры: в этом году Настя создала в Покрове театр и, несмотря на беременность, до самого последнего времени репетировала с самодеятельными артистами новую пьесу.

Алексей еще в более категоричной форме требовал, чтобы она сидела дома, а не прыгала по сцене.

В середине февраля Алексей увез Настю в роддом.

Эти несколько дней без Насти были для него мучительными. Он плохо спал, если вообще можно было назвать сном полузабытье, в которое он впадал. Плохо ел (иногда вообще не брал крохи в рот). Под высокие окна роддома приходил по несколько раз на день, чтобы хотя бы на минуту увидеть Настю.

Он чувствовал с ужасом, как нарушился весь его порядок жизни. И только в то мгновение, когда он видел в окне роддома супругу свою, он ощущал, что вроде бы ничего не изменилось, что в жизни его все по-прежнему, что они, как и всегда, вместе. Он и она. Одна жизнь.

Но как только возвращался он от стен роддома в квартиру, ему становилось одиноко, неуютно. И сама квартира казалась огромной, как будто в ней в сто крат стало больше места и пустоты. Лишь несколько дней назад здесь везде была Настя.

Теперь только дед иногда выходил из своей комнаты, тяжело опираясь на трость, и сухо спрашивал:

– Ну, чего Настя-то? Не опросталась еще? – И, получив ответ, опять уходил к себе – смотреть в телеокошко, где шла очередная серия российского кино (о противостоянии президента и парламента).

На ум Алексею все чаще приходили теперь рассказы о судьбе Пелагеи, о преждевременных родах Лидии Ивановны, о которых поведала ему Настя. Он гнал от себя тяжелые мысли, старался убедить себя, что все будет хорошо, что не рухнет порядок его счастливой жизни. Этого не может быть! Этого не должно быть. И, чтобы утвердиться в мыслях своих, он снова бежал под роддомовские окна и, довольный, видел в окне счастливую Настю и множество других рожениц, появлявшихся, как казалось ему, во всех окнах сразу, когда он приходил (словно сговаривались они).

Настя потом рассказывала, что над ней все подсмеивались, а некоторые откровенно дивились: неужто муж так любит тебя?

Даже предлагали тайком провести Алексея в палату на ночь. Поселить его здесь, чтобы посмотрел он, как они, бедолаги, страдают тут.

А он молился только о том, чтобы Настя счастливо разрешилась и счастливый порядок жизни их восстановился. И приходил, и приходил под роддомовские окна. Один. С ее друзьями-артистами. С теткой Манефой. С Лидией Ивановной. Иногда он отправлялся к роддому с Федором Степановичем, с которым особенно близко сошелся в эти дни.

Ему казалось теперь, что он понимает этого человека, у которого вдруг, сразу, в один августовский день изменился весь порядок жизни. Изменился однажды и, как казалось всем, бесповоротно. Раз и навсегда. Алексей понимал, что и он стоит над пропастью, что если с Настей что-то случится (сама эта мысль для него была разрушительна), то и у него рухнет все. Потому что только Настя и есть вся его жизнь.

И какой же восторг испытал он, когда Настя родила ему мальчика Бореньку (так они решили назвать первенца еще задолго до рождения – в честь отца Алексея). Когда ему позвонили из роддома, он, не дослушав поздравлений, бросился стремглав из квартиры.

В несколько минут был он под знакомыми окнами и, задрав голову, крутил ею, высматривая Настю. И она появилась. Улыбчивая. Счастливая.

И он облегченно вздохнул. Счастье вернулось в его душу. Все восстановилось.

Настя, открыв форточку, бросила ему пакет, в котором он нашел записку с подробной Настенькиной инструкцией, что надлежало новоиспеченному папочке сделать (сходить туда-то, купить то-то и т. д., по пунктикам, с наименованием всех чепчиков и распашонок). И он тотчас побежал исполнять поручение.

Через несколько дней Настю с Боренькой выписали.