Любовь властелина - Альберт Коэн

Сэр Джон беседовал теперь с Бенедетти, фамильярно взяв его под руку. Это прикосновение великого человека кружило голову его подчиненному, наполняло его душу неизъяснимой благодарностью. Подобно Адриану Дэму за несколько недель до этого, он шел, как испуганная нимфа, под ручку с обожаемым начальником, потрясенный такой добротой и простотой, гордый и целомудренный, вознесенный верховной рукой, поднимая время от времени на сэра Джона молитвенный взор. Поскольку под завесой его заинтересованной любви к важной шишке скрывалась другая любовь, ужасная, подлинная и не ищущая выгод, гнусная любовь-преклонение перед мощью, любовь самки к насильнику, животный трепет перед сильнейшим. Ой, хватит, хватит с меня этой шайки, я их столько видел в своей жизни.

Глава XXVII

Мадам Дэм сидела за письменным столом в своей комнате и заканчивала просматривать почту, поддерживая силы с помощью сушек, которые она поедала со зверским хрустом.

Она только что поставила подпись под письмом друзьям в Лозанну, супружеской паре; письмо завершалось ее излюбленной формулировкой, а именно: «Наша пара вашей паре наилучшие пожелания дарит!» (Она взяла в оборот это «наша пара вашей паре» после того, как увидела его в конце письма мадам Рампаль. «Оригинально, — говаривала она обычно, — и потом, так лаконично и прямо в точку». На что ее муж всегда добавлял: «А ессе это зе красиво, в рифму».)

Аккуратно заклеив языком конверт, она вновь принялась за вязание, пока месье Дэм, взгромоздившись на стул, выверял с помощью уровня с водяным шариком, ровно ли установлено зеркало в дверце шкафа. А вот и нет, черт подери, неровно! Надо быстро подложить клин под ножку шкафа! Спустившись на пол, он потер руки, довольный тем, что может принести какую-нибудь пользу. Мадам Дэм, приступив к вывязыванию прямоугольного, легкого в исполнении участка, почувствовала желание поболтать.

— Что это ты делал сейчас внизу так долго?

— Да это вчерашний графин. Крупной солью и уксусом я сумел справиться с мерзким осадком и потом я его долго встряхивал, положив толченой яичной скорлупы из моего запаса и немного воды. Ты увидишь, графин стал такой красивый, он весь сияет!

— Ну ты у нас главная женщина в доме, — сказала она с высокомерной улыбкой и шлепнула маленького супруга по руке, затем зевнула. — Представь, уже среда, так ведь и не скажешь, что мы принимали Канакисов целых три дня назад. Ужин удался, ты не находишь? У меня остались приятнейшие воспоминания.

— Ах, ну да, конечно, — сказал месье Дэм, очень занятой, склонившись над своей коробкой с инструментами.

— И, кстати, мадам Канакис мне на следующий день позвонила и сказала, что она счастлива была со мной познакомиться, что она очарована и так далее, видно, что она дама, что называется, комильфо и все светские правила знает назубок, к тому же, я чувствую, она большой души человек, мне с ней было так хорошо, так легко.

— Ну конечно, — сказал месье Дэм. (Ему-то она показалась кривлякой, эта дама, и все время она говорила о какой-то музыке, которую никто никогда не слышал. О, вот хороший клин, нужной толщины.)

— А месье Канакис какой милый человек, воспитанный, прямо великосветский. Ты заметил, что он поцеловал мне руку?

— Да, я заметил, — сказал месье Дэм, стоя на коленях перед шкафом.

— Мне кажется, это так крясиво, сразу понятно, что он — светлая личность. В общем, удачно мы распорядились этим меню от Росси, вот только остались гусиная печень и икра.

— Прекрасно, — сказал месье Дэм, всецело поглощенный забиванием клина, готовясь к последним, филигранным ударам молотком.

Снова взобравшись на стул и вновь положив на шкаф уровень, он отметил, что теперь наконец все ровно. Превосходно, превосходно, шептал он и любовался своими инициалами, которые вчера выжег на ручке обожаемого молотка. Он спустился и положил уровень на мраморный столик у кровати. И что же, черт подери, оказалось, что столик тоже стоит неровно! Как он мог столько лет жить рядом со столиком, который не параллелен полу? К тому же, в конце концов, могли случиться какие-нибудь неприятности, это же ночной столик. Скорей, скорей надо вставить маленький клин! Только не деревянный, они слишком толстые.

— Сказы, Антуанетта, а у тебя слусяйно нет кусоська картона, стобы подлозыть под ножку столика, а то он криво стоит?

— Я из-за тебя сбилась, — сказала она ему, прекратив вязать. — Ты вечно заговариваешь со мной когда не надо, это невыносимо. Нет, у меня нет кусочка картона, — отрезала она, чтобы наказать его.

Он вышел на цыпочках. Вернувшись, он подложил под ножку ночного столика сложенный пополам кусочек картона, произвел замер и был удовлетворен результатом. Несколько растерянный столь быстрым успехом, не зная, чем бы ему еще заняться, он сложил руки за спиной и принялся рассматривать свою супругу: отложив вязание, она смаковала удовольствие, которое могут себе позволить только обеспеченные, уверенные в завтрашнем дне люди — заранее разрезала страницы творения, озаглавленного «Внутренняя свобода», подаренного ей мадам де Вентрадур, намереваясь начать наслаждаться им тем же вечером, на свежую голову, тем более что ее дорогая Эммелина сказала ей, что это очень полезная книга, заставляющая задуматься. Да-да, сегодня же вечером, в кровати, положив в ноги теплую грелку. Он почувствовал, что к ней вернулось доброе расположение духа, и решился к ней обратиться:

— Сказы, Антуанетта, а сто делать с тем безвкусным сыром грюйер?

— Отнести обратно бакалейщику, — ответила она, не переставая разрезать страницы. — Мне вовсе не интересно хранить у себя целый фунт безвкусного грюйера. И пусть вернет тебе деньги, два франка пятьдесят пять сантимов.

— Но он зе на меня разозлится, если я принесу ему сыр назад.

— Поимей хоть каплю мужества, Ипполит, пыжалста.

— А мозет быть, ты сама сходис?

— Нет. У меня опять скрутило ногу. — (Когда ей не хотелось работать или хотелось переложить на кого-то неприятную обязанность, она тут же начинала чувствовать, как отнимается нога.)

— Но ведь мозно отправить новую домработницу, которая выходит завтра утром?

— Нет. Пойдешь ты, — отрезала она и закрутила пучок волос, торчавший из родинки, которая украшала ее подбородок, а потом вздохнула с облегчением. — Должна сказать, я рада, что мы избавились от бедняжки Марты. С этой ее болью в спине все могло бы далеко зайти.

— Послусай, сестно говоря, я бы предпосел, стобы она оставалась у нас, пока не выздоровеет, вызвать врася и все такое?

— Но, дружочек, она бы у нас никогда не выздоровела. В таких случаях человеку нужно быть в семье. Да-да, отдых в лоне семьи, которая окружит ее заботой и лаской, бедняжечку. Моральное состояние всегда определяет физическое. Если она будет счастлива, ее позвонки легче выправятся. И потом, если все же ей нужна операция, ответственность за это должна брать на себя семья, ведь верно? Плохо, конечно, что придется довольствоваться этой домработницей до приезда Мариэтты. Я должна сказать, что меня очень расстроила телеграмма Мариэтты. У нас была договоренность, что она продлит отпуск до первого июля, поскольку ей нужно ухаживать за больной сестрой. А что мы попросили ее в телеграмме? Вернуться на двадцать дней раньше, в связи с позвонками Марты.