Стрелок. Путь в Туркестан - Иван Оченков

– Бабы они народ такой. Если им что интересно, землю носом рыть станут, а выведают.

– Вот и я говорю…

– Но язык все же попридержи!

– Да я что, разве я когда себе…

– Вот и я об этом.

Некоторое время они шли молча, но долго Шматов так выдержать не мог, уже через пару минут начал расспрашивать.

– Граф, а что, в Елизавету Дмитриевну и впрямь кто стрелять собрался?

– Не знаю, – пожал плечами тот.

– А чего же мы тогда…

– Надо так.

– Ну, надо так надо.

Путешествовать на пароходе оказалось значительно приятней, нежели поездом. Места гораздо больше, комфорт просто несопоставим, а какие вокруг пейзажи… У Нижнего Новгорода в Волгу впадает Ока[71], и именно там великая русская река, воспетая в народных песнях, становится по-настоящему полноводной. По берегам её множество живописных мест, леса, поля, богатые волжские города с их купеческими особняками и сияющих золотом куполов храмами. Большое количество деревень, русских, татарских, чувашских, мордовских и ещё бог весть каких. По водам снуют туда-сюда большие пароходы и утлые лодчонки рыбаков, сплавляют лес, катаются под парусами или на веслах отдыхающие. Ещё совсем недавно можно было встретить бурлаков, прямо как на известной картине Репина, но в последнее время их совсем уж вытеснили паровые буксиры, обходящиеся владельцам грузов много дешевле.

Публика тоже в первых двух классах тоже вполне приличная, а простонародье из третьего наружу нечасто выпускают. Так что никто господам лишний раз глаза не мозолит и можно устроить променад на верхней палубе, или посидеть в удобных креслах, полюбоваться окружающими видами.

Шматов хоть и был полноправным пассажиром, да одет не хуже иных и прочих, а рядом с господами сидеть стеснялся, и когда ему выдавалась свободная минутка, пристраивался где-нибудь подальше от остальных и, разинув рот, восторженно глазел на волжские волны и проплывающие мимо берега. Заметив эту страсть к созерцанию, Будищев вручил ему чудом уцелевший при крушении бинокль и велел привыкать.

– Что, Фёдор, нравится? – поинтересовался он, застав приятеля за любимым занятием.

– Ага! – кивнул парень, не отрываясь от чудесной игрушки. – Красиво – страсть! Направо глянешь – етить твою лапоть, налево – растудыть в качель, а на том берегу какой-то срамной мужик мочиться пристроился… паскудник!

– Красота-то какая, Федя! – буквально простонал в ответ Дмитрий, силясь не расхохотаться.

Что-то в его голосе показалось товарищу странным, и он, с явным сожалением отставив бинокль, обернулся и едва не провалился сквозь палубу от стыда. Как оказалось, юнкер подошел к нему не один, а вместе с госпожой графиней, мило пунцовевшей от услышанного, но при этом старательно делавшей вид, что «морских терминов не разумеет»[72].

– Давайте не будем мешать этому «милому сыну природы» любоваться окрестностями, – мягко улыбнулась она, и, решительно взяв своего спутника под руку, двинулась в обратную сторону.

– Ваше сиятельство, мне, право, очень неловко, – попытался извиниться Будищев, но Милютина не стала его слушать.

– Оставьте, Дмитрий Николаевич. Не надо пытаться выражать чувства, которые не испытываете. Вас ведь только позабавила эта ситуация, не так ли?

– А вас? Вы, кажется, не очень-то смутились.

– Не дерзите! Да, я не первый год занимаюсь благотворительностью. Мне приходилось видеть множество заведений, лишь по недоразумению именуемыми «богоугодными», вести переговоры с подрядчиками, так что вы правы, меня не просто смутить подобной лексикой. Но при этом я весьма опечалена низким культурным уровнем Федора, не сумевшего выразить свои бесхитростные в сущности чувства без употребления площадной брани. И я нахожу, что в этом немалая часть вашей вины!

– Виноват, исправлюсь.

– Конечно-конечно! Кстати, а зачем вы дали ему бинокль?

– Да так…

– Делать что-то просто так, на вас совсем не похоже. Ладно, давайте возвращаться, пока Люси не начала нас искать и не услышала ещё какой-нибудь перл от вашего «слуги». К тому же скоро время обеда.

Столовались наши герои в кают-компании, причем капитан, узнав, что среди его пассажиров такие знатные дамы, любезно предложил им места за своим столом. Больше такой чести никто удостоен не был, включая купца-миллионщика Парамона Гладкого. Тот вместе со своими домашними ел отдельно ото всех, изредка с тоской поглядывая на соседей.

У тех было гораздо веселее. Щербак с Недоманским с удовольствием приняли приглашение сыграть в карты и теперь проводили много времени за ломберным столом. Будищева тоже пытались привлечь, но он, во-первых, не слишком любил азартные игры, а во-вторых, сразу идентифицировал двух господ как профессионалов карточного бизнеса. Один из них обычно садился за стол и играл понемногу, с переменным успехом, другой жался, изображая из себя робкого любителя посмотреть за чужой игрой. По странному стечению обстоятельств, место его было всегда за спиной противников первого. Путешествовали они в разных каютах и в иное время практически не общались.

Дамы не доставляли двум импровизированным охранникам практически никаких хлопот, скрупулезно выполняя их требования. К сожалению, этого никак нельзя было сказать о капитане Недоманском. В свободное от азартных игр время он продолжал ухаживать за мадемуазель Штиглиц и, похоже, воспринимал Будищева если не как соперника, то как досадную помеху. Во всяком случае, генштабист не упускал возможности подтрунить над ним, стараясь выставить в невыгодном свете перед барышнями. Впрочем, при этом он оставался в рамках приличия и до скандала дело пока что не доходило.

Развязка наступила примерно через пару дней, когда их пароход приближался к Казани. Перед обедом «робкий шулер» объявил, что у него день ангела[73], и, расхрабрившись, угощал всех шампанским. Затем он все-таки решился сесть за стол, но быстро все спустил и вынужден был уступить место за столом другим. Поскольку вино лилось рекой, ставки быстро повышались. Второй «работник зеленого сукна» играл осторожно, ожидая, когда подрастет банк.

Доктор Щербак первым почуял неладное и поспешил уступить свое место другим, перейдя, таким образом, в разряд зрителей. А вот Недоманский чувствовал себя в ударе. Ему и впрямь везло, горка кредитных билетов и монет перед ним росла, а он все повышал и повышал. Тут к игрокам присоединился наконец-то сбежавший от семьи Гладкой. Заняв место доктора, он тряхнул мошной, сразу увеличив банк вдвое. Этого бравый капитан генерального штаба стерпеть не смог и решительным жестом сдвинул свою кучу вперед. Шулер несколько раз вздохнул, побледнел, вспотел, но все же поддержал ставку.