Софья Алексеевна - Нина Молева

— Ездил, государыня-царевна, а как же, ездил. По его докладу государю стольника туда Андрея Елизарова, заплечных дел мастера, послали казнить двух человек портных мастеров. Одному там же в селе голову отсекли, другому язык вырезали да в Сибирь на вечное житье сослали с женою, детьми и со всеми животы в службу.

— Погодь, погодь, Феклушка, а портных-то мастеров с чего туда же приплели? Они-то откуда взялись?

— Как откуда, государыня-царевна? Они в те поры грузинскому царевичу платье строили. Может, нагляделись, может, проболтались. Из Мастерской палаты. Это их для сыску да казни к князю Одоевскому в село Вырюпино свезли.

— Князь Яков Никитич на секретные дела всегда мастаком был. Не то что государь-батюшка, а и дедушка ему верили.

— Так ведь и на том дело не кончилось, государыня-царевна. Еще сокольника Изота Полозова прихватили да сестер Арининых. Одна за стряпчим Алексеем Луговским, другая за стольником Иваном Борисовичем Пушкиным. Их во дворах под крепким караулом держат, чтобы ни к ним, ни от них весточки какой не случилось. Орину, сказывали, сюда везут, для очной ставки, стало быть. Конец их семейству пришел, как есть конец. Вот тебе и наука: не служи молодой государыне, не гляди по сторонам. Известно, много знать — богатство терять, мало знать — в чести бывать.

— А все из-за того царевича. Грузинского.

— Из-за кого же еще? В терема комар безвестно не залетит, что ж о таком красавце писаном говорить.

— Не говори, не поверил, знать, государь-батюшка, коли боярина Матвеева к князю Якову Никитичу приставил — чтоб все по правде было.

— По правде, говоришь? Ох, касатушка ты наша, Софья Алексеевна. Воробьи под застрехами чирикают: для того и Матвеев, чтобы делу хода не давать. Артамон Сергеевич за молодую царицу любой грех на душу возьмет — глазом не моргнет. Язык, кому надо, вырежет да и в глотку заткнет. Вона как музыканта-то, что тебе по сердцу был, Василия Репьева мучает. День-деньской в подклете в железах держит, а как государь на двор, так играть его заставляет. Пытался Василий жалиться, да нешто великий государь любимцу своему в чем перечить станет. Господи, прости мои прегрешения!

30 мая (1675), на день памяти преподобного Исакия исповедника, игумена обители Далмацкой, по поручению царя Алексея Михайловича князь Никита Иванович Одоевский начал розыск о ворожее слепой девке Феньке из дому воспитателя царевича Федора Алексеевича, князя Ф. Ф. Куракина.

— Кончил розыск, князь Никита Иванович?

— С Божьей помощью, великий государь.

— Как с Фенькой порешил?

— За нас Господь Бог решил, великий государь. Померла Фенька-то. С пыток умерла. В Убогом дому погребли. Не станет более воровка воду мутить да тебя, государь, беспокоить.

— Ты мне все при комнатных боярах, окольничих да думных дворянах докладывал, теперь все один на один доложи. Сам понимаешь, князь, сердце-то не на месте.

— Как не понимать, великий государь! Эдакое поведать, что не жилец царевич Федор Алексеевич, что веку ему не отпущено. Да за такое казнью смертною казнить мало, да тут еще в дому дядьки царевича. Даром что слепая, язык-то у нее вона какой длинный. У кого только не бывала, кто только из бояр к себе на двор для ворожбы не возил.

— Одну ее пытали?

— Как можно, государь! Всех людей куракинских лучших самою жестокою пыткою крепкою тоже. Мол, куда девка ездила, по каким боярским дворам, и по скольку жила в котором дворе с людьми своего хозяина Федора Федоровича Куракина и с девками и с другими женками, и сколько человек с нею ездило, и боярин с княгинею своею про то ведомы ли были. Да еще у князя в доме с кем жила и ела.

— А из бояр кого девка называла?

— Да вот хоть стольника и ближнего твоего, великий государь, человека Никиты Ивановича Шереметева с женою.

— А их допросили?

— Всенепременно, государь, и со всею обстоятельностию. Почему боярину и его жене Фенька знакома, за что ее дарили да телогреи на нее делали атласные и камчатные, сколь давно знакомство с нею у них учинилося, сколько Фенька в доме шереметевском жила, часто ль приходила и в которые месяцы, недели и дни. А чтоб у боярина память-то не оплошала, всех дворовых людей, и девок, и боярских барынь, и верховых робят, которые у них вверху живут, и работных девок и женок спросили. На всякий случай и тестя Никиты Ивановича, Смирнова-Григорьева-Свиньина с женою на допрос взяли.

— И что — много девка наболтала?

— Сколько, государь, ни наболтала, все после нашего розыску молчать станут, промеж себя словечком не обмолвятся.

— А что, Никита Иванович, коли права ворожея, так и мне, выходит, век недолгий. Сказала же она, что Федор Алексеевич государем преставится. В юных летах.

7 июня (1675), на день памяти священномучеников Феодота Анкирского, Маркеллина, папы Римского, и Макелла, папы Римского, издан указ по делу Арины Мусиной-Пушкиной: Арину и двух сестер ее сослать в дальние их деревни, а поместья и вотчины отписать на государя.

14 июня (1675), на день памяти пророка Елисея и святителя Мефодия, патриарха Константинопольского, случилась в Москве страшная гроза, о чем сделана особая запись в государевой Разрядной книге: «В то число ехал боярин князь Н. И. Одоевский из подмосковной своей вотчины из села Выхина, и его на дороге самого оглушило и во всем раздробило, да у него ж дву робят верховых, которые с ним сидели в карете, оглушило ж и привезли к Москве чють живых и ныне лежат при смерти, а человек с десять оглушило ж и молниею обожгло; да у него ж, боярина, убило громом в карете дву лошадей до смерти».

— Пригласил тебя, великий государь, о Соборе духовном потолковать. Не будешь ли противный решениям нашим?

— Нешто мне с тобой спорить, владыко, доводилось? Как положишь в делах церковных, так и будет.

— Не в первый раз так говоришь, государь, а все лучше обо всем тебя заранее в известность поставить. Власть мирская и власть духовная всегда рука об руку ходят. Порешили мы соборне, чтобы архиереи имели в своих приказах судей только из лиц духовных. Чтобы мирские судьи лиц духовного чина ни в чем не судили и ни в чем ими не управляли.

— Без боярских детей обойтись, владыко, хочешь. Справишься ли?

— Без тебя никак, великий государь. Надо бы, чтоб боярские дети из архиерейских приказов посылались на одних непослушников да непокорников.

— Чтобы слугами твоими они, владыко, были.

— Все мы Божьи слуги, государь. А архиерею виднее, в чем поповская вина — где казнить, где миловать. И твоим слугам дел меньше. Еще чиновник архиерейского служения мы рассмотрели и законы новые положили против роскошества в одеяниях духовенства.

— Больно строг ты к себе, владыко, больно строг. Ничего для палат своих не покупаешь, не требуешь. Неужто и постели себе не сделаешь?

— На кроватях да пуховиках тебе, великий государь, почивать пристало — не мне, грешному. Испокон веку патриархи на скамье спали — с чего бы мне порядок добрый менять? Оно мне и так новый бумажный тюфяк днями куплен с наволокою из черного киндяка, двенадцать аршин холста на простынь. А уж одеялами да подушками и старыми обойтися можно. И лавка у меня у келейной стены, знаешь, какая широкая — как хошь раскинься.