Требуются доказательства. Бренна земная плоть - Николас Блейк

– Нет. Но один-два – да. А кто именно, мне говорить не хочется. Это было бы несправедливо по отношению к ним, ведь так, Стрейнджуэйс? Вполне возможно, они невинны, как слезы младенца. И все же бывают обстоятельства, при которых даже ближайший друг готов укокошить тебя за пятьдесят тысяч фунтов.

Облегчив душу столь дерзким заявлением, О’Брайан хитро подмигнул Найджелу.

– Насколько я понимаю, – сказал последний, – вы хотите, чтобы я держал ушки на макушке, был чем-то вроде волка в овечьей шкуре. Но это довольно трудно, когда не знаешь, кто твоя добыча.

Простое измученное лицо авиатора осветилось неотразимо победительной улыбкой.

– В том-то и дело. К кому-нибудь другому я бы с такой просьбой не обратился. Вам придется принять на веру, что у меня есть веские причины не говорить вам, хотя бы пока, кому может быть выгодна моя смерть. Я немало о вас наслышан, а теперь вот и познакомились, и это лишь укрепляет меня в уверенности, что, если при таких обстоятельствах добиться успеха не удастся вам, то не преуспеет и никто другой. У вас есть психологическое чутье, аналитический ум, здравый смысл и воображение. И не надо со мной спорить! Есть у вас все это, есть.

Так Найджел впервые почувствовал привкус лести – той откровенной, обволакивающей, почти по-детски непосредственной лести, на какую способны только ирландцы. Отреагировал он на нее в обычной английской манере, упершись взглядом куда-то вниз и сменив тему разговора.

– Какие-нибудь еще мысли насчет мотивов имеются?

– Да, прежде всего проект, над которым я сейчас работаю. Знаете, недавно было доказано, что истребитель-перехватчик при массированных налетах оказывается неэффективен. Современные бомбардировщики способны наносить удары с больших высот – десять тысяч футов и больше. И как бы высоко перехватчики ни забирались, они просто не успевают достичь нужной высоты до того, как противник отбомбится. Отсюда следует, что в войне будущего большие города и стратегически важные пункты придется прикрывать целыми эскадрильями, барражирующими на разных высотах. Ну и что все это, скажите мне, означает? – Летчик вскочил со стула, шагнул к Найджелу и ткнул его в грудь указательным пальцем. – А означает это, что самолеты будущего, предназначенные для обороны, должны быть способны подолгу оставаться в воздухе. Они должны быть быстроходны и в то же время зависать в воздухе и иметь винты вертикального взлета, как у вертолетов. А главное – потреблять как можно меньше горючего, ибо при нынешнем уровне потребления никаких запасов керосина не хватит, чтобы постоянно держать в воздухе достаточное количество машин дольше чем две недели. Вот этим я сейчас и занимаюсь. Усовершенствованным типом автожира с минимальным расходом топлива.

О’Брайан вернулся на место и запустил пальцы в бороду.

– Нет нужды говорить, что все это должно храниться в строжайшем секрете. Тем не менее до меня по сугубо частным каналам доходят слухи, что некая иностранная держава что-то пронюхала о моей работе и поручила своему агенту здесь, в Англии, все выяснить. Пока я еще не продвинулся настолько, чтобы из моих замыслов, даже если они попадут в чужие руки, можно было бы что-то извлечь. Но кому-то вполне может прийти в голову, что от меня лучше избавиться до того, как я доведу проект до конца.

– А чертежи и записи вы держите здесь?

– В самом надежном сейфе – у себя в голове. У меня отличная память на цифры и точную информацию. Так что я просто сжигаю большую часть чертежей и выкладок, которые могли бы раскрыть что-либо существенное постороннему глазу. – О’Брайан вздохнул. При свете лампы выглядел он усталым и измученным. Полные губы, загибающиеся книзу с обеих сторон, напоминали о застывших в страдальческой гримасе греческих масках. – Бомбить или быть разбомбленным, травить газом или быть отравленным – закон джунглей, являющий свою благопристойность под прикрытием этого лицемерного и гнусного словечка «безопасность». Природа человека не дозрела до такого состояния, чтобы доверять ей открытия его же разума. Средневековая церковь, подавляя научный прогресс, была не более реакционна, чем отец, отнимающий у ребенка спичку. Нет, нет, я не обманываю себя. Мне нравились воздушные баталии. Помню, глядя, как подбитые мною несчастные устремляются, полыхая, к земле, я орал как сумасшедший. – О’Брайан опять погрузился в себя. – Но у меня хотя бы хватало разума, чтобы понять, что к чему. Хватало. И вот сейчас я целиком во всем этом. – Он напрягся и бросил на Найджела какой-то особенно острый взгляд, словно стараясь уловить, понимают его или нет.

– Целиком? – переспросил Найджел.

– Ну да, а что тут такого? Все вокруг болтают о пацифизме, а сами готовятся к новым и еще более истребительным войнам, – горько откликнулся О’Брайан. – Я предпочел бы, чтобы все военные самолеты в мире пошли на слом, и к черту любой «прогресс». Но я слишком стар и слишком привязан к своим привычкам, чтобы совершенствовать что-либо, кроме конструкции карбюраторов. Это уж вашего поколения дело – менять сознание людей и обеспечивать истинную безопасность. Удачи вам, ребята, она вам не помешает. Мы-то, конечно, все знаем про ужасы войны, но слишком устали, чтобы бороться с ними. Хочется, можно сказать, смерти – вы больше моего знаете про то, что Фрейд говорит о воле к смерти; но я селезенкой это чувствую. Вы еще молоды, вам еще хочется жить, и это ваш жребий – добиваться того, чтобы у людей был шанс выжить, даже если для этого придется убрать стариков вроде меня.

О’Брайан разгорячился, но Найджел чувствовал за этой горячностью что-то совсем иное, что-то личное, сидящее глубоко в душе.

– Еще каких-нибудь мотивов, почему кому-то хотелось бы расправиться с вами, нет? – спросил он, помолчав.

– Да больше, чем хотелось бы, – пожал плечами О’Брайан, – но ничего определенного не скажу. По свету я пошатался немало и врагами обзавелся. Наверное, когда-нибудь придется заплатить по счетам за все свои дурные поступки. Я убивал мужчин и занимался любовью с женщинами – а ни то ни другое не обходится без того, чтобы не навлечь на себя кучу неприятностей. Но при всем желании перечень их я вам представить не могу.

– В тоне анонимных писем чувствуется что-то очень личное. Так не пишут тем, кого хотят убить ради денег, либо чтобы завладеть какими-то документами.

– Думаете? А разве это не самый эффективный способ скрыть истинный мотив? – возразил О’Брайан.

– Хм. Пожалуй, в этом что-то есть. Расскажите мне про остальных гостей.

– Разве что самую малость. Мне хотелось бы, чтобы вы сами на них посмотрели, без предвзятости. Итак, начнем с Джорджии Кавендиш. Это исследовательница, я однажды вытащил ее из какой-то грязной дыры в Африке, и мы сдружились. Поистине замечательная женщина. И она, сами убедитесь, вполне оправдывает свою репутацию. Далее, ее брат – Эдвард Кавендиш. Он занимает какое-то положение в городе, с виду похож на церковного старосту – духовника старых дев, – но мне кажется, в молодые годы изрядно погулял. Так, еще некто Нотт-Сломан. Во время войны был большой шишкой, сейчас держит какой-то клуб. Филипп Старлинг…

– Что? Это какой Старлинг, тот, что из Оксфорда, член Совета колледжа Всех Святых?