Умереть - это не страшно - Марина Скрябина

Конечно же, я не поверила в бред про возможное излечение от ВИЧ, когда дочь приехала из магазина здорового питания и поведала мне о разговоре с директрисой Анной Владимировной. Мол, есть такой врач Юнусов, который лечит все. Чушь какая-то! Но спустя некоторое время я дала Алисе деньги на встречу с ним.

Если человек находится в одном шаге от смерти — все средства хороши, а эффект плацебо никто не отменял, когда больному дают вместо лекарства пустышку, говоря, что это лучший препарат от болезни. Пациент может поверить в излечение настолько сильно, что на самом деле выздоравливает. Конечно, ВИЧа это не касается, а вот чудесные исцеления от онкологии были официально зарегистрированы.

О мнительности и внушаемости Алисы я знала, поэтому уповала на то, что врач сможет вселить в нее хоть малейшую надежду на продление жизни, избавив от постоянной тяжелой депрессии. А там, глядишь, и лекарство от ВИЧ найдут.

С тех пор, как дочь неожиданно очеловечилась после выхода из комы, а спустя несколько месяцев — перестала источать вокруг себя испепеляющую ненависть, у меня к ней появились и жалость, и сочувствие, свойственные всем матерям. Мне захотелось ей действительно помочь. Жаль, что это произошло ПОСЛЕ стольких жутких лет. Но вычеркивать их из собственной жизни я не собиралась, поскольку на пути беды встретилась с моим замечательным мужем Игорем. Может он и послан мне судьбой за эти непростые года выживания? Как же забыть бескорыстную помощь Игоря, его любовь, или вычеркнуть из памяти ожидание и рождение наших с ним детей?

А Алисины прежние похождения нужно просто задвинуть в дальний угол воспоминаний и закрыть на тысячу засовов, как тайную комнату во дворце Синей Бороды…

В день, когда Алиса приехала от Юнусова домой, она по телефону взахлеб мне рассказывала о встрече, не словом не обмолвившись, что он произвел на нее впечатление не только как врач, но и как мужчина. Возможно, в первый момент она и сама не осознала это, или постеснялась со мной разговаривать столь откровенно, ведь мы с ней обычно подобных тем не касались. Дочь упомянула лишь о методах диагностики, немного схожих с теми, которыми владеет мой врач-натуропат.

Раньше я отвозила Алису к нему, но дочь, видимо, не прониклась тем лечением. Кажется, методика называлась электропункторной диагностикой по методу Фолля. А само лечение проводилось классической гомеопатией, которая не дает сиюминутно результата. Но энергозаряженные препараты от Юнусова — это что-то новенькое. Пусть попробует. В ее состоянии любая попытка важна, только бы не сидеть, сложа руки.

Удивительно другое: что врач всерьез заговорил о проклятии, о порче, которую якобы навели на Алису. Можно было бы списать это на ее дружков-нариков — змеиный клубок, но Юнусов настаивал, что порчу навел очень близкий родственник. Он акцентировал внимание на том, что оказано слишком сильное воздействие, которое возможно лишь от родственников по крови. И хотя православная религия отрицает порчу, как таковую, я все же задумалась: откуда исходит зло в нашей семье.

Свою родню я отмела сразу и скопом: никто с моей стороны не завистлив, и зла ближнему не пожелает. А уж о проклятии и речи быть не может, невзирая на устроенный мне с Алиской бойкот из-за смерти мамы. Каждый понимает и принимает ситуацию в меру своей испорченности. Но это не тянет на порчу или сглаз, тем более, что постепенно и отчуждение моих родственников ослабло. Время, как известно, лечит душевные раны.

Вопрос о наведенной порче меня тревожил, пока однажды ночью не всплыла в памяти фраза, брошенная бывшей свекровью несколько лет назад, когда Алиса похвастала — не бабушке Оле, а именно матери своего папы Леши, — что мы съездили в Испанию отметить Алискино восемнадцатилетие. Я-то после развода забыла о существовании и бывшего мужа, и его матери, как о чем-то, происходившем со мной в другой жизни, а дочь Алиса у них изредка бывала, пока не разругалась окончательно со своим отцом.

Его мамаша походила на ведьму не только внутренне, но и внешне: черные глаза, крючковатый нос, постоянно недовольный вид, а уж более фальшивой улыбки я не встречала ни у кого.

Нелюбящая внучку бабка, услышав о поездке в Испанию, высказала в сердцах Алиске:

— Вот! Отца-то бросили, а сами теперь по заграницам шастаете, вертихвостки!

Могла ли бывшая свекровь проклясть меня вместе с Алиской? Да, легко! Особенно, если прознала — а земля слухами полнится, — о теперешнем моем достатке. Кстати, непомерную зависть Алиса переняла от нее, больше не от кого.

Мать Алексея, моего первого мужа, из разряда ненормальных гипермамаш, которые носятся со своим чадом, со своим любимчиком-сыночком до глубокой старости. Конечно, она мне не простила развод, будучи уверена, что я сразу перекочевала в постель к другому мужчине. А как же иначе?! Думая так, легче пережить отставку сына Лешеньки, самого лучшего мужчины на Земле! Ей и в мыслях не могло прийти, что я посмела сбежать в никуда, лишь бы не жить с этим пьяницей-буяном под одной крышей. Как же она со своим сыночком носилась!..

Но этого мало! Бывшая свекруха всерьез считала, что я обманула ее ненаглядного Лешеньку еще до свадьбы, с кем-то переспав, и навязав сыночку чужого ребенка. Что Алиска не ее внучка, она подчеркивала каждым словом и каждым своим действием. Я доказывать ничего не собиралась, потому что Алексей был первым и единственным на тот момент мужчиной, а наша дочь Алиса внешне — копия своего бездельника-папочки, который кроме рыбалки и пьянок с друзьями ничего знать не желал.

Не иначе, как Лешенькина сумасшедшая мамашка нас с Алисой и прокляла, когда я ее сыночка из квартиры выставила с вещами. Больше некому! Причем «сумасшедшая» не в переносном, а в прямом смысле слова — шизофреничка, передавшая свое заболевание через поколение, как раз — внучке Алисе. Только на меня-то проклятие не так сильно подействовало: я и в церковь часто хожу, да и не кровная ей родня, а Алиса схлопотала по полной программе, неся в себе эту поганую свекровуш-

кину кровь. Извините за каламбур, но что поделать, если так звучит. Из песни слов не выкинешь. Боюсь, что и проклинала она неоднократно. Главное — к бабкам-ворожеям бы не ходила. Но кто ее знает, что в запале, в обиде, да в гневе можно вытворить?

Помню, как в семь лет, перед самой школой, дочь Алиса, с которой мы в семье никогда не сюсюкались, а разговаривали по-взрослому, вдруг начала изъясняться «детским языком», не проговаривая нескольких букв и коверкая слова, когда подружилась с пятилетней соседкой по даче, и переучить Алису не удавалось целый год. Пришлось водить к психологу, который объяснил сей феномен тем, что девочка хотела остаться маленькой, чтобы ее все любили и жалели. А мы и так ее любили, тем более, что Алиса не только моя первая дочка, но и первая внучка у всех бабушек-дедушек. Что ей, спрашивается, не хватало? Или это был отголосок наведенной порчи? Но не пойман — не вор.