Железное сердце - Дженнифер Доннелли

– Зачем ты ушла от нас, Софи? Здесь ты была в безопасности. Иеремия и Йоост уже возвращаются с твоим сердцем. Они будут здесь со дня на день, я знаю. Если бы ты только согласилась их подождать…

– Вы видели наших братьев? – с надеждой спросил Иоганн. – Они идут сюда из Ниммермера.

Арно отрицательно покачал головой. А Уилл дрожащим от горя голосом рассказал обо всем, что случилось. На его глазах снова выступили слезы.

– Но она не похожа на мертвую, – сказал Шатци, когда Уилл закончил. – Видите, щеки розовые. И губы еще не побледнели.

– Она не дышит, – мягко ответил Арно. – А значит, не живет.

– Ее сердце молчит, – добавил Уилл. – Я слушал его долго-долго. Пока совсем не стемнело. Пока ее тело не остыло. Надеялся, что оно стукнет, звякнет, скрипнет… хоть что-нибудь. Надеялся увидеть свет в ее глазах… услышать ее голос, увидеть улыбку… – Его голос сорвался, и он замолчал.

Вебер – из всех его восьми глаз катились серебряные слезы – вопросительно чирикнул.

– Нет, Вебер, на этот раз поздно, – ответил ему Йозеф. – Душа недолго остается рядом с телом, если сердце встало. – Он покачал головой, потом добавил: – Надо ее похоронить, как положено…

– Нет! Только не в земле! – закричал Шатци. – Там темно, холодно, одиноко, а она… любила солнце и цветы. Любила песни жаворонков и стрекот кузнечиков. Нельзя ее хоронить. Я не позволю!

– Хорошо, Шатци, будь по-твоему, – успокоил младшего брата Юлий, похлопав его по спине.

– Не надо ее хоронить, – твердил, заливаясь слезами, Шатци.

– Как же нам быть? – спросил Иоганн.

Все задумались, а потом Юлий сказал:

– Сделаем ей гроб из горного хрусталя. Нарежем из него пластин и отполируем их так, чтобы они стали тонкими и прозрачными, как стекло. Ручки отольем из золота. И поставим гроб под серебристыми березами, которые она так любила. Весной его станут омывать дожди. Летом – согревать солнышко. Золотой осенью листья, облетая, будут целовать гроб. Зимой его закружит в объятиях пурга.

Шатци согласно кивнул. Арно вызвался помочь.

Но Уилл, сжав кулаки, смотрел в небо.

Иоганн кивнул. Подошел к юноше.

– Ты любил ее, – сказал он.

– И сейчас люблю.

– А она любила тебя?

– Она – принцесса. А я – простой охотник.

– Это не ответ.

– Мне пора, – отрезал Уилл.

– Пора? Куда? Оставайся с нами. Переночуй хотя бы. Ты ведь устал.

Уилл покачал головой:

– Пойду поохочусь на птиц. – Он постоял над мертвой принцессой, словно вбирая глазами ее всю – кое-как обкромсанные волосы, тонкие руки, сложенные на груди, губы, полные и яркие даже в смерти.

Уилл кивнул братьям и Арно, потом повернулся и скрылся в лесу, так стремительно и тихо, точно был одним из его обитателей.

Ветерок пробежал по кронам сосен, и они вздохнули.

Полил дождь, словно Темный Лес оплакивал принцессу.

Два дня и две ночи трудились братья над гробом.

Глубоко в горе они отыскали и вырезали большие куски горного хрусталя, подняли их на поверхность и отполировали так, что те сделались прозрачными, как вода. Эти пластины они вставили в золотую оправу, приладили золотые ручки, выстлали гроб изнутри тонким паучьим шелком. Затем соорудили в роще серебристых берез резную деревянную платформу и поставили на нее гроб.

А потом положили в него Софи.

Тапфен обрядила принцессу в брюки из мягкой оленьей кожи и рубашку из белого льна, которые сработал Шатци. Братья вышили на рубашке изображения того, что Софи особенно любила, – розы, Зару, сливы и торт «Черный лес». Аккуратно причесали ей волосы. Темная челка упала на белый лоб. Со щек еще не сошел румянец.

– Ну как она может быть мертвой? – не переставал твердить Шатци.

– Может, Шатци. Тебе придется с этим смириться.

– Да вы посмотрите на нее. Разве покойники такие? Они же липкие. И крошатся.

– Тебя послушать, так покойники – все равно что кофейный бисквит, – съязвил Юлий.

– Наверное, это из-за магии Короля Воро́н. Он не хочет, чтобы ее хоронили. Ему нужно, чтобы она лежала на виду у всех как напоминание, – сказал Арно, который остался помочь братьям с гробом.

– Зачем она это затеяла? Зачем пошла за своим сердцем? – с надрывом спросил Йозеф.

Якоб покачал головой:

– Человек всегда должен идти за своим сердцем, иначе станет мертвецом еще до того, как оно перестанет биться.

Братья стояли у гроба полукругом. У всех было тяжело на сердце, а глаза – полны слез, и никто не заметил, как появился мальчик. Его увидели, только когда он заговорил.

– Простите, судари… не найдется ли у вас крошки хлеба?

Все обернулись. И увидели мальчика, совсем ребенка, лет десяти.

– Как тебя зовут, дитя? – спросил Якоб. – Откуда ты? – Он повернулся к Веберу и Тапфен. – Принесите ему еды. И стакан молока.

Те поспешили исполнить приказ, а мальчик ответил:

– Меня зовут Том. Я из леса.

– Темный Лес – не лучшее место для ребенка. Где твой дом?

– Я убежал из дому. Там страшно. В лесу лучше. Я слышал, что здесь живут добрые люди, и подумал, может быть, у вас найдется для меня немного еды. Я мало ем и не прошу милостыню. Я отработаю свой обед.

Том говорил как мужчина и даже расправил плечи и вытянулся, чтобы казаться выше ростом. А росту в нем было целых четыре фута. Якоб едва не прослезился, глядя на парнишку: тощий, в чем только душа держится. Руки и лицо чистые – умывался, видать, в пруду или в ручье, – а одежонка грязная. Волосы свалялись, как пакля.

– Отработаешь, значит? – Йозеф покачал головой. – Малыш, да тебе повезло, что ты сам не стал ничьим обедом. В лесу водятся медведи. И волки.

– Лучше с ними, чем с теми людьми, среди которых я жил, сударь. – Том перевел взгляд на хрустальный гроб за спиной Йозефа. Солнце стояло высоко и так отсвечивало от его стенок, что невозможно было разглядеть, кто лежит внутри. – Вы кого-то потеряли. Мне очень жаль, сударь. Я тоже кое-кого потерял. Много недель назад. Взрослые говорят, что время лечит все раны. Может, те, которые снаружи, и лечит. А те, которые внутри, только загоняет вглубь.

Взгляд Тома скользнул по резным козлам с гробом, потом по земле, усыпанной лепестками роз. Он робко шагнул вперед, прикрывая глаза от хрустального блеска. Он все еще не видел, кто лежит там, под покровами тончайшего шелка, зато разглядел кое-кого внизу.

Малютка-гончая отказалась покинуть Софи. Она лежала под козлами, уронив голову на передние лапы, закрыв глаза, и горевала.