Вагнер – в пламени войны - Лев Владимирович Трапезников

«Теперь все – ехать надо, – думаю. – Теперь пока все…»

Снова запрыгнули в кузов, стоим. Однако теперь я все же нашел себе сидячее место. Уселся на чей-то рюкзак. Да, кстати, мой-то рюкзак был очень мал, и в нем находились только самые необходимые вещи, так как после 29-й точки я решил вообще не таскать с собой ничего лишнего. Надоело возиться с барахлом, которое только мешает мне здесь. Я заметил, что барахло разное не раз оставалось у меня на точках, которые мне приходилось покидать по тем или иным описанным выше причинам. На войне с собой таскать надо только самое необходимое. Все остальное отвлекает от поставленных задач. Не обживаться мы сюда приехали, а воевать. Стояли еще минут семь или десять и вот наконец-то тронулись, поехали. Напротив меня сидел взводный, он смотрел в свой смартфон и водил по экрану смартфона пальцем. Частью я видел, что там, на экране смартфона командира. Он смотрел кино про ЧВК «Вагнер». Обычный фильм про стрелялки. Частью такие фильмы выпускались, как учебные пособия, а частью для пропаганды внутри нашей организации. Едем, дорога еще та, трясет. Но к этому «трясет» мы уже привыкли все, и как бы по-другому и не бывает. Кто-то закурил, начались разговоры ни о чем, люди довольны, так как за два месяца нахождения в окопах, в лесу или лесополосах все устали, и хочется всем простого отдыха, пусть даже без комфорта, но отдыха, чтобы без тревог и напряжения не в окопах засыпать и чтобы спать в теплых помещениях. Всем хочется в баню или под душ хотя бы, и чтобы, повторюсь, без напряжения и тревог засыпать.

Часть третья

Новым нашим местом дислокации на какое-то время стал город Дебальцево. Здесь мы встали на базе группы «Вагнер». База представляла собой большое двухэтажное здание, окруженное со всех сторон забором. Ворота базы выводили на улицу, банальную улицу, и если повернуть направо, выйдя из ворот, то можно было дойти до обычного маленького магазинчика за три минуты спокойным шагом. То есть стояли мы в самом городе. С другой стороны базы, сразу через узкую тропинку, начиналась школьная спортивная площадка, на которой часто играли дети в футбол и другие спортивные игры. А если зайти от спортивной площадки сразу вправо нашего здания, то можно было попасть в парк с ухоженными дорожками, фонарями и кустарниками. Забор нашей базы со стороны детской площадки и парка почти отсутствовал и представлял собой частично где-то металлическое сетчатое невысокое заграждение, или попросту конструкции из еле сбитых досок. Потому именно здесь и выставлялись наши посты. Дежурили мы и у ворот базы с внутренней стороны. Здание было когда-то, видимо, производственным предприятием. Основная масса наших бойцов поселилась на первом этаже в просторных помещениях, некогда бывших производственными цехами. Оборудования здесь никакого не было. Я и пулеметчик Агама расположились в одном из таких цехов, уложив свои карематы и спальники прямо на пол у стены. В этом помещении и Сухов расположился, только его спальник лежал слева у стены от входа. Обнаружив там друг друга, мы с Суховым снова сошлись, и он мне выдал новую порцию театрального представления.

– Провиант, о Провиант… Так хочется чего-нибудь сладкого, хоть сахарку. Может, когда пойдешь в магазин, возьмешь мне? Ну, вспомни… вспомни», – взывал наигранно Сухов. – Я же заботился о те-ебе-е, я поил те-ебя-я каждое утро горячим кофе…

– Так! Прекращай театр, Сухов, – твердо говорю я своему другу.

– Провиант, приходи кофе пить. Есть у меня хороший кофе. Сейчас заварю, – говорит Сухов уже серьезно и уходит к своему спальнику.

Мы же с Агамой, а с нами еще недалеко и Ложка расположился, решили закупиться продуктами в магазине. Нам нужны были сигареты получше, пряники, шоколад, кофе, ну и еще что-нибудь из сытных продуктов. Кашников в магазин отпускали только в сопровождении сотрудника категории «А» или «Б», и даже пусть «М», но категорию «М» я встретить смог только во второй командировке. В этот раз они мне не встречались вроде бы. Не помню такого. Одним словом, грубо говоря, если идут три кашника в магазин, то с ними в обязательном порядке должен идти и сотрудник, иначе их не выпустят. Так и ходили. Один раз я и еще три человека со мной пошли в этот маленький продуктовый магазинчик, что был у нас тут за углом, сразу направо от ворот наших. Приходим в магазин. Только хотели в очередь встать, как эта очередь сразу раздвинулась для нас, чтобы мы прошли к прилавку.

– Берите, берите, что вам надо. Мы успеем, а вам надо. Проходите, – слышим мы голоса покупателей в магазине. Наши мужики берут сигареты, кто колбасу, а кто и сало, кофе, чтобы не выходить потом снова сюда. Запасаются сразу на несколько человек. Я стою, жду, когда они все возьмут, а потом я брать буду. Разговорились с женщиной, лет сорока пяти, которая стояла в очереди прямо за мной.

– У меня свояк тоже воюет, он давно у нас воюет, – говорит мне женщина. – Сколько они нам беды принесли, пока здесь были.

– Не беспокойтесь, – отвечаю я ей, – теперь мы здесь стоим, и вас никто не тронет, если надо, мы весь мир победим.

Примерно в таком ракурсе происходил наш разговор с этой женщиной. И когда я брал продукты уже у прилавка, то краем глаза заметил то, как она тихонечко, чтобы я не заметил, крестит меня правой рукой на уровне моего пояса. Крестит, крестит так по-доброму, преданно и с любовью человеческой. Дело все в том, что если в Луганске насчет нас, может, были разные мнения у жителей города, то здесь, в Дебальцево, население явно за нас. Видимо, они никак простить не могли зверств тех мерзавцев из украинских народно-патриотических карательных организаций, которые устраивали в Дебальцево показательные расправы над его жителями прямо у всех на глазах. Эти подонки желали устрашить народ, но получили только лютую ненависть к себе от жителей этого города. Поэтому, если мы говорим о Дебальцево, то это всецело наши люди, и эти люди надеются на нас. Я заметил ту вещь, что, конечно, русские люди являются весьма жесткими, часто суровыми, но нет в нас этой жестокости, свойственной маленьким зверькам, готовым терзать раненую или плененную жертву. Многие сейчас говорят о русской справедливости и понимают ее неправильно. Якобы русский добряк Иван должен кого-то там освобождать, рискуя своей жизнью,