Тайна черной жемчужины - Елена Басманова

Да, в девушке, которую она привыкла считать своей родной сестрой, был, был истинный аристократизм – не только тонкая кость, хороший вкус, но и ранимая, чувствительная психика. Ее утонченная психика и пострадала-то в первую очередь после случившегося. Но что же произошло с бедной Брунгильдой? Кто и как выманил ее из дома и довел до сумасшествия? Что с ней делали эти три дня?

Мура с отчаянием наблюдала за происходящим и изо всех сил пыталась соединить в своей бедной голове несоединимое. Звонок неизвестного мужчины из аптеки и заверения о том, что все в порядке и концерт состоится вовремя. Записку с требованием заплатить за Брунгильду 10 000 рублей. И кульминацию, апофеоз – появление Брунгильды на сцене Суворинского театра.

– А при чем здесь выкуп? – с отчаянием выкрикнула она и почувствовала, как доктор Коровкин толкнул ее локтем и зашипел.

– Выкуп? – Глаза Брунгильды округлились, и она тяжело задышала. – Какой выкуп?

– Мария Николаевна ошиблась, ваше сиятельство... – заторопился загладить промашку Муры доктор. – Она имела в виду выкоп, от слова копать, то есть яму на кладбище... Правда, Мария Николаевна?

Оцепеневшая от ужаса Мура не могла произнести ни слова – она, подобно кролику, загипнотизированному удавом, ждала неминуемого приближения сестры.

Взбешенная Брунгильда остановилась в двух шагах от жертвы.

– Какой выкуп? – угрожающе повторила она. – Сколько?

– Десять тысяч, – слабеющим голоском пролепетала Мура. Дощатый пол сцены плыл под ее ногами. Она бы упала, если бы не твердая рука доктора Коровкина, не выпускавшая ее талию.

– Десять тысяч? – надменно переспросила Брунгильда. – Недорого. Можно сказать, даже слишком дешево. И это – еще одно оскорбление моей репутации. Тем лучше.

Она неожиданно протянула руку и, потрепав Муру за плечо, усмехнулась:

– Тогда я убью его прямо сейчас. Где лопата?

Она резко повернулась спиной к Муре и доктору и, кажется, собиралась идти искать лопату или требовать ее от Максима Иллионского-Третьего, но не успела.

Стоящий в отдалении актер не вынес напряжения и угроз сумасшедшей. Он прикрыл глаза, покачнулся и с грохотом рухнул на пыльные доски театрального помоста.

Брунгильда растерянно обернулась и встретилась с доктором глазами. Он понял и, отстранив Муру, по кривой, огибающей на значительном расстоянии Брунгильду, направился к недвижному телу актера.

Не напрасно таскал он сегодня с собой медицинский саквояж – и, склонившись над распластанным руководителем антрепризы «Аполлон», доктор Коровкин достал флакон с нашатырным спиртом. Отвернув крышку, он на всякий случай убедился в том, что помешанная Брунгильда не двигается с места и, кажется, как учат медицинские учебники, приступ буйного поведения сменяется у больной вялостью и апатией.

Доктор поднес ватный тампон, смоченный нашатырем, к солидному носу актера. Когда веки пострадавшего шевельнулись, а затем и открылись, явив бессмысленный взор, доктор встал и отошел в сторону – на всякий случай.

Великий трагик пришел в себя через несколько мгновений. Он все вспомнил и, мгновенно вскочив на ноги, огляделся по сторонам.

Доктор и Мура испытали за сегодняшний вечер еще одно потрясение. Очнувшийся Иллионский бросился к Брунгильде и с разбегу рухнул перед ней на колени. Он сложил обе ладони у груди и, глядя снизу вверх на возвышающуюся красавицу, умоляюще заверещал противным бабьи голосом:

– Простите, простите! Умоляю вас, простите! Во всем виноват Шлегер!

В этот вечерний час ресторан «Фортуна» был переполнен. Деловые люди, промышленники, коммерсанты средней руки ценили заведение Порфирия Филимоновича за чинный и благопристойный дух, за сдержанность вышколенной прислуги. В Петербурге всегда найдется место, где можно и покутить, и покуражиться, и разогреть кровь при помощи варьете с богатой программой, и пошалить с доступными и падкими на звонкую монету дамочками. Но посидеть в спокойной обстановке под звуки русского оркестрика, побеседовать с нужным человечком, не замутняя свое сознание излишними винными парами, табачным дымом и чадом прогорклого масла, насладиться заведомо здоровой кухней, знаменитыми ростбифчиками – и все за доступную цену, – лучшего места, чем у Порфирия, и не найдешь. Бывало, конечно, что публика и перебирала, но ни скандалов, ни потасовок не допускалось. Все заканчивалось прилично, степенно: прислуга бережно выводила ослабшего гостя и по распоряжению хозяина либо укладывала его в специальное помещение – отсыпаться, либо подзывала одного из постоянно дежурящих у ресторана извозчиков и отправляла с ним домой. И снова тишь да гладь, только музыканты в вышитых рубашках наигрывают. Приличную даму не стыдно на ужин пригласить. В кабинетах – тоже покой, лишний раз гостя не потревожат...

Порфирий Филимонович стоял у дверей и радушно встречал посетителей. Над столиками плыли ароматные запахи, могучие официанты в белоснежных одежках с широкими малиновыми поясами легко лавировали с подносами в руках, разнося заказанные блюда и водку в хрустальных графинчиках. Сам хозяин старался двигаться как можно меньше: ребра его еще побаливали, дышать было трудно, но и лежать в постели уже никакой мочи не хватало.

Да и после недавнего убийства Порфирий Филимонович не хотел оставлять ресторан без хозяйского глаза, переживал за свою добрую репутацию, завоеванную немалыми трудами. И надо ж такому случиться – средь бела приходит злоумышленник, вонзает в грудь беззащитной женщины нож, срывает с нее украшения, заработанные ею тоже весьма нелегким трудом, и скрывается. А на нем, на Порфирий Федулове, несмываемое пятно позора. Когда еще забудет почтенная публика эту историю! Нужен, нужен догляд!

Он даже освободил Аркашу Рыбина от беготни по залу, поставил его в сторонке, присматривать за официантами и посетителями – а вдруг злодей да объявится? Схватить бы его да связать, скрутить – силачей в ресторане хватает. И ресторан бы на весь город прогремел: не смей у Порфирия безнаказанно злые дела творить! Прославился бы по-настоящему! И реклама хорошая, да деньжонки бы потекли в карман погуще... А с деньжонками-то можно было бы еще какую-нибудь диковинку придумать, не только механическую пианолу купить, что днем заместо оркестра играет... Вон, на складе новых товаров по Большой Морской, синематографы продают от 15 рублей до 350 за штуку. Купил бы Порфирий самый лучший, самый большой... И спешила бы в его «Фортуну» публика не русский или румынский оркестрик послушать, а полюбоваться на живую фотографию, на синематограф. Он бы, Порфирий, и залу специальную для того чуда выделил, и деньги бы на серию движущихся картин на лентах нашел, а еще лучше покупать живые картины последних и мировых событий, они всего-то по 8 рублей за ленту идут...

Размечтавшийся Порфирий Филимонович встрепенулся. В дверях показались новые гости – три господина, ужинавшие у него несколько дней назад: рослый блондин, волосы короткие, ежиком, борода и усы светлые, лицо миловидное, но строгое. Второй – чуть пониже, шатен с небольшой бородкой, лощеный европеец. Ну а третий всем молодцам молодец – в папахе, в синем мундире, расшитом вензелями, с шашкой на боку, с кинжалом в ножнах. Три дня назад с ними был еще один. Того-то, красавца с чувственными яркими губами на гладком лице, бритоголового, веселого в ресторане узнали сразу и публика и обслуга – гениальный актер, сам Максим Иллионский-Третий! Молодец в мундире и русоголовый господин ушли тогда пораньше, а актера и лощеного европейца отправляли домой на извозчиках в полубессознательном состоянии. Слава богу, газеты растрезвонили, в какой гостинице остановился Иллионский, зато адрес его захмелевшего дружка выяснять пришлось долгонько...