Московское наречие - Александр Дорофеев

Туз мало почерпнул из этой насыщенной речи. Кроме Чандрагупты, созвучного Брахмачарье, ничего не задержалось в голове.

«Да это и не важно, – ободрил барон. – Значимо другое – часы кальпы показывают, что пора нам осесть на своих землях в Белизе. Нынешний век станет цыганским. А через тысячи лет Гитания будет самой могущественной страной на земле».

«Любопытно, – думал Туз, изо всех сил гоня мысль, что слушает полоумного. – Но я-то тут при чем?»

«Все мы Божьи дети, а в этом мире безотцовщина – сироты и подкидыши, – заметил барон и приступил к техническим подробностям. – Белиз входит в Британское Содружество наций, и у нас есть договор с королевой, а документы уже на подписи в секретариате Содружества. Конференция стран изберет меня губернатором. Восьмого апреля в международный день цыган после восхода солнца Белиз будет нашим. Так передай мне оберег Индры!»

«Ах, слишком я подвержен внушению, – огорчался про себя Туз, снимая талисман, собранный в разных частях света из даров Леты, монгола и Кальи. – Да и где тут разместятся цыгане со всего мира, когда и здешним тесно?»

Барон немедленно успокоил: «Индра все быстро расчистит! Вложу его в зубы пернатому змею Кукулькану, и начнется светопреставление, или преображение мироздания. Но нам еще нужен и твой Будда. Новой стране требуется старая крепкая вера».

«А не много ли ко мне претензий?» – заартачился было Туз.

«Такое у тебя предназначение! – твердо сказал барон. – Ты теперь отец родной всем цыганам. А вот награда за труды, – вытащил из каменной пасти мешочек, вроде банковского. – Тут и на гражданство, и на хороший дом». И повел рукой, так что полог шатра откинулся, как от порыва ветра, предлагая удалиться.

На площади у подножия лангусты Туз пытался сообразить, что это такое было – не краткий ли обморок от метеозависимости в преддверии урагана? Однако, прощаясь с Раей, задал вопрос, тревоживший все эти годы: «Скажи, кончала ли ты со мной?»

Она поморщилась, как бывало, когда подхватывала с земли что-либо малосъедобное: «Слово слишком плоское. Ни о чем не говорит. Бубенчик, я испытывала дуэнде, как на вершине танца фламенко, когда все миры под ногами – рушатся и воскресают. Иначе бы разве завела от тебя детей? Впрочем, вся моя жизнь – сплошное дуэнде»…

Звучало и впрямь не хуже оргазма. И Туз повинился, будто школьник, не решивший домашнюю задачу: «А вот слово для начала, о котором ты просила, не сложилось»…

«Забудь, – ударила Рая в бубен. – Основа, поверь, уже есть, а окончание само собой явится. Услышишь его в грозе и буре». И направилась к шатру, заметая память о себе длинным подолом.

Когда Туз явился домой с цыганскими посыльными, Груша охнула: «Гитанос по всему городу – не иначе, к концу света!» А увидев, как он снимает Будду со стены, разревелась: «Да что же это такое? Все из дома тащит!» Она была невероятно ранима. Легко испытывала униженность и растоптанность, горько плача от жалости к себе, и тогда становилось видно, насколько хрупок их странный союз.

Удивляясь, почему живет на краю света с этой мало знакомой женщиной, Туз все же постарался ее успокоить: «Он будет символом нового государства, как когда-то у нас серп и молот». И рассказал о планах барона, чем вконец расстроил Грушу: «Заботишься неведомо о ком, а обо мне не думаешь. Это моя страна! Сделай так, чтобы я стала принцессой, и ты не безликим тузом, а королем бубновым!»

«Без революции тут не обойтись», – усмехнулся он.

«А хоть бы! – запальчиво воскликнула Груша. – Знаешь, как в Сальвадоре борется фронт Фарабундо Марти?! Можешь съездить и набраться опыта. А пока разберись хотя бы с окнами – ураган на пороге»…

В городе, будто накануне бомбежки, заклеивали стекла бумажными полосками крест накрест, забивали досками или прикрывали ставнями.

Сизые тучи скрыли верхушки деревьев, и виднелась лишь шейка лангусты. Где-то повыше уже зарождалось, наверное, шестое солнце этого мира, и в воздухе витало тревожно-восторженное ожидание, как перед свиданием с новой возлюбленной, настолько желанным, что и подумать о нем заранее боязно.

Ураган Абандона, войдя в порт Кортес, бушевал в Гондурасском заливе. Карибское море содрогалось от его поступи. Наполненные влагой облака неслись над землей с воем, в котором явственно слышалось эсхатологическое русское слово из шести букв, означавшее конец всему.

«Дец! Дец! Дец!» – неустанно били волны в борт выброшенного на берег собачьего баркаса, так что в ушах звенело.

«Крайне революционное! – думал Туз, порхая в гамаке под порывами ветра. – В нем не только конец, но и начало. Если разучить с местными крестьянами – это будет страшная разрушительная сила, похлеще Индры, все крепостные стены рухнут!»

Все возникает из пустяка. Любая борьба, любое напряжение в пространстве. И тот самый Большой Взрыв, положивший начало вселенной, случился не иначе, как на пустом до дикости месте. По сути дела, от ветреного слова.

Окончание подвижно, как собачий хвост. Так и называется «флексия», то есть сгибание. У слова немало флексий, связывающих его с другими членами предложения. А в жизни и вовсе неисчислимое множество концов-эсхатос, которые указывают на отношения с Творцом. Если ты не слишком окостеневший и жестоковыйный, кончина способна изменить смысл прожитого. Как окончание меняет слово, так смерть может преобразить всю жизнь в царствие небесное. Примером тому прощенный на кресте разбойник.

Несмотря на мешочек, где денег почти не убыло после покупки гражданства, Туз сожалел о талисмане и Будде. Они, видимо, гнали его по свету, а теперь он не понимал, что делать. Со времен первого слова в этом мире настолько замысловатое предложение сложилось, не разобрать по частям. Каждый живший и живущий – его член.

«Какая же у меня-то роль? – размышлял Туз. – Конечно, наречие второстепенно, но все-таки распространяет суть, а иногда бывает важнее главного. Так не напомнить ли миру о своем существовании?»

Сбереженные воздержанием силы просили применения. Став гражданином, он ощутил повышенную ответственность за здешнюю жизнь.

Простые белизцы жили так себе. Ловили рыбу, обрывали бананы, пекли кукурузные лепешки и ходили круглый год, как сам Туз, в одних трусах и босые. Латифундисты кивали на климат. Но образование, как ни крути, от этого не зависит. А белизцы были сильно безграмотны, унижены и обездолены. Умильдес и десдичадос, как тут говорили. Одни отрицательные спирали чего стоили! С этим надо было что-то делать наперекор погоде и землевладельцам.

Известно, что совокупность слов создает образ, который сам по себе – действие. Испанское «обра» вообще означает деяние и творение. В склепе Туз образно рассказал о закидонах Груши насчет революции.

«А я бы, пожалуй, поддержал», – заявил вдруг боцман, и либеральный падре Пахарито нежданно признался, что всегда мечтал установить в Белизе республику советов.