Московское наречие - Александр Дорофеев

«Откроем, наконец, школу “Когер”»! – вспомнил как-то ясным утром.

«Да какой из тебя учитель!? – так презрительно взглянула Груша, будто плюнула. – Ты только хочешь, а не любишь! Этого мало, чтобы давать уроки. Между “керер” и “амар” – пропасть, о чем пел еще Хосе Хосе»…

Болтаясь одиноко в гамаке Чинчорро, Туз думал: «Интересно бы узнать, Господь-креадор хочет человека или только любит? Керер – хотеть, креар – творить, креер – верить, кресер – расти. Действительно, этот „кре-кер“ вроде краеугольного камня. Если хочешь и творишь с верой, тогда растешь и воскресаешь. Да как сподобиться?»

Он сговорился с хозяйкой круглосуточной лавки Сиу из племени «ятебянепонимаю» о свидании на кладбище, где боцман любезно предоставил им склеп. Ничего особенного в смысле пракрити от нее не желал. Увлекся одной пурушей, что самого удивляло. И встреча приняла чудной оборот, быстро завершившись поэзией при луне – даже не лордовской, а нынешней российской из любимой книги дона Кохо.

«Нога устала быть ногой, рука рукой устала!» – прочитал Туз, держа в уме и прочие части тела.

«Я тебя понимаю. Десканса эн пас, – поежилась Сиу, хлюпнув носом. – Отдыхай в мире». И покинула поэтическую могилу.

Девятый дар Святого Духа рухнул Тузу на плечи. Овладела энкратия, будто власть сомнительной буквы «эн». Не бессилие, но отсутствие страстей, освобождавшее от многих суетных хлопот.

«Или это закономерный переход к старческой самодостаточности? – размышлял он, сидя на прохладной плите. – Как говорил апостол, все тебе позволено, но ничто не должно обладать тобой».

Утром следующего дня на местной волне «Голос счастья» услыхал знакомый с детства напев: «Легко на сердце от песни веселой!» Правда, без слов. Груша сказала, что это марш времен мексиканской революции десятого года двадцатого века.

«Вряд ли наш Исаак упер его или купил за чечевичную похлебку, – решил Туз. – Скорее всего, почерпнул из гармонических небесных сфер. Чего там только не витает»…

Так или иначе, а на сердце стало легко и пусто, будто в верхней чашке забытых песочных часов.

В воздухе явственно попахивало ураганом Абандона, и с его приближением творилось много несуразного. Чем крепче становился ветер и понижалось атмосферное давление, тем более диковинные дела вершились на земле.

«Знаешь, чего надумал этот скотина алькальд Атрасадо? – сказала Груша за обедом. – Всем здешним бабам из числа простых вставляют отрицательную спираль!»

«От пьянства что ли?» – не понял Туз, заранее жалея фелисчанок с отрицанием в попе.

«У тебя одно на уме, – сразу рассердилась Груша. – От беременности! Чтобы не рожали! Алькальду лень обновлять надпись на камне. Хочет, чтобы население не превышало пятидесяти тысяч. Скоро будут вывозить, как собак, на необитаемые острова!»

Не успел еще Туз должным образом возмутиться, а Груша рассказала, что повстречала на улице самого алькальда Атрасадо, кривого, но зорко видящего, который признал в ней танцовщицу из ресторана «Сарго», куда частенько наведывался, бывая в Мехико, и предложил на выбор – выложить кучу денег за гражданство или пару раз в неделю изображать перед ним пойманную кефаль.

«Иначе вышлют из страны!» – заключила с истерическими нотками.

По правде говоря, гражданство в Белизе стоило копейки, но Груша желала, чтобы Туз не сидел на жопе ровно, а хоть как-то действовал.

«Так уедем отсюда», – легко нашелся он.

«Ах, ты хочешь, чтобы я опять гуляла с мачо по требованию?!» – вскипела Груша.

Положение и впрямь создалось безвыходное. Глупо идти на прием к алькальду и бить его в кабинете. Лет двадцать назад, наверное, так бы и поступил, а сейчас все казалось суетой сует. Хотя тошно было представить, как это последнее делает Атрасадо с Грушей, – душа сжималась до размеров чернослива. Он не спал всю ночь, точно перед ограблением банка, и к утру сообразил, что алькальда надо убрать. Можно, конечно, пригласить Колю-ножа с автоматом Калашникова, но это излишне преступно. Разумнее сместить Атрасадо с поста, написав жалобу губернатору, – вот цивилизованный путь.

Туз сочинил прошение и отправился на автобусе в Бельмопан, но к дону Пепе его не пустили – то ли был в отъезде, то ли в забытьи, – так что пришлось оставить бумагу за безнадежно-тюремной решеткой окна канцелярии.

По последним сводкам ураган Абандона уже топтал остров Горда близ побережья Гондураса. И в Фелисе его дыхание ощущалось все сильнее. Уличные песочные часы переворачивались до срока, застывая с пустой верхней чашкой.

Призадумавшись, не ограбить ли все-таки банк, Туз пересекал центральную площадь, где у подножия бронзовой лангусты набухали от ветра шатры, и едва не столкнулся с дородной цыганкой, окруженной выводком детишек. Глаза его, как говорится, были удержаны, и он не сразу понял, кто это.

Но когда она щелкнула в бубен под мышкой, звук пронзил сердце и отворил вежды. Обведя рукой рыже-кудрявых цыганят, Рая без предисловий сказала: «Бубенчик, это твои сорванцы!» Они скучали и дурачились, швыряли в лангусту камешки и подбирали, как мама в прежние годы, ягоды, плоды, корешки, немедленно суя в рот. Кроме недоумения, Туз ничего не ощутил. Душа не встрепенулась, как ни понуждал ее к скромным хотя бы родственным чувствам. Ну, еще куда ни шло – один-двое. А тут целая шайка, не менее дюжины! Наверное, именно так смотрит отец множества на свое потомство, не в силах различить и выделить. К тому же он прикинул, наконец, сколько не виделись, и выходило, что сорванцам, если от него, должно быть около тридцати.

«Можно сказать, отложенным платежом! – улыбнулась Рая, поняв расчеты. – Берегла в пробирке до подходящего времени, пока не вышла замуж за цыганского барона. Он хочет видеть тебя сейчас же»…

Дети из пробирки, Рая и цыганский барон не помещались в голове, и без того отягощенной алькальдом, гражданством и банком. «Не идет ли дело к взысканию алиментов? – мелькнула мысль. – Не против, но не из Грушиного же наследства выплачивать!» Опасаясь скандала с поножовщиной – мало ли, какие у цыган причуды! – поинтересовался: «Надеюсь, ты не рассказывала лишнего?»

«Он и без меня все знает и видит», – не слишком-то успокоила Рая и приоткрыла тяжелый полог шатра.

Внутри сияла странная лампочка без проводки. Такой пронизывающий неземной свет Туз встречал только в стриптиз-барах.

«Этот лампион освещал еще темную основу мироздания, – раздался голос. – Под ним ничего не скроешь». Барон свободно восседал на каменной голове пернатого змея. Вылитый Шри Шримад с фотографии Клары – пожилая игуана с широченным губастым ртом. Да и говорил так, будто только что с планеты Брахмачарья.

«Цыгане – потомки Лилит, первой жены Адама, – сразу взял быка за рога. – Ангел погибели Абандона, приходящий из смертельной бездны во главе полчищ саранчи, долго понуждал нас скитаться по миру»…

Достаточно огорошив словом и видом, предложил сесть на коврик и перешел к более современной истории: «В конце первого тысячелетия нашей эры, между правлением Чандрагупте Второго и Делийским султанатом, монголы из киданского царства Ляо проникли в Бхарат, то есть Индию, и похитили часы, отмеряющие время Брахмы – века кальпы. Известный как оберег Индры, бронзовый квадрат с пятью камнями поддерживает государственность народов. С его помощью Чингисхан покорил многие земли и создал великое ханство. А цыгане, владевшие прежде целой страной Тохаристан, рассеялись без него по миру»…