Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России - Лилия Кузнецова

Вильгельм Кеммерер (?). Бриллиантовый медальон с портретом Николая I. Около 1840 г.

Учитывая, откуда прибыла эта изумительная подвеска с портретом русского самодержца, почти не приходится сомневаться, что это было пожалование от отца-монарха средней дочери Ольге, выходящей замуж за кронпринца Карла Вюртембергского.

В отличие от своих сестёр, великая княжна вначале засиделась в девках. Любящий отец дал ей право самой выбрать суженого, и долгое время царевне никто не приходился по сердцу. Многие немецкие принцы пытались с 1840 года свататься к красавице: и Фридрих Вюртембергский (брат супруги великого князя Михаила Павловича), и Макс Баварский, и Мориц Нассауский, и сын великой княгини-герцогини Веймарской Марии Павловны, и даже австрийский эрцгерцог Альбрехт. Но всё напрасно. «Олли» (как её называли в семье) уже два года мечтала о другом австрийском эрцгерцоге – Стефане, сыне венгерского палатина, первым браком женатого на русской княжне Александре Павловне. Казалось, желанный союз вот-вот свершится, но ожидаемое событие всё оттягивалось. Наконец из Вены пришло в 1841 году хотя и «обрамлённое всевозможными любезностями» послание канцлера Меттерниха со скрытым отказом, как изворотливо писал хитроумный дипломат, «браки между партнёрами разных религий представляют для Австрии серьёзное затруднение. Легковоспламеняющиеся славянские народности в Венгрии и других провинциях государства невольно наводят на мысль, что эрцгерцогиня русского происхождения и православного вероисповедания может быть опасной государству и вызвать брожения».[414] Но ещё несколько лет Ольга Николаевна продолжала платонически вздыхать о далёком австрийском принце, пока окончательно не разочаровалась в нём.

Правда, вскоре эти мечтания нарушил высокий и статный лейб-гусар Александр Иванович Барятинский, красавец с прелестными голубыми глазами и белокурыми кудрями, к тому же друг брата-наследника, богатый наследник майората с 8 тысячами душ крепостных, лихой товарищ для приятелей и обаятельный собеседник.[415] Великая княжна не смогла устоять перед чарами князя и всерьёз увлеклась блестящим царедворцем. Чувство оказалось взаимным.

Однако брачный союз дочери императора с российским подданным, хотя тот и принадлежал не только к Рюриковичам, но и к потомкам святого князя Михаила Черниговского, был невозможен, поскольку Николай I никогда бы не допустил подобного мезальянса. Все царедворцы накрепко запомнили «выволочку», устроенную самодержцем легкомысленному пажу. Тот на придворном балу подлетел к Марии Николаевне, замужней старшей дочери властелина, и, расшаркиваясь, известил, что один из посланников оказывает ей как герцогине Лейхтенбергской честь пригласить на танец. Разъярённый таким непочтением монарх громко выговорил юнцу, что дочь могущественного повелителя всегда остаётся русской великой княгиней, а поэтому лишь она сама может снизойти с высоты своего положения и оказать честь благожелательно пройти тур танца с официальным представителем иноземного государя. Да и позже, как страшилась батюшкина гнева та же Мери, когда, овдовев, рискнула тайно, чтобы только «не жить во грехе», обвенчаться с любимым Григорием Строгановым, и как тщательно скрывали тайну свершившегося брака брат-цесаревич и его супруга.

Но время шло, и приехавшие в Петербург в 1843 году кандидаты в женихи великой княжны Ольги Николаевны предпочли посвататься к другим: принц Фриц Гессен-Кассельский с первого взгляда влюбился в самую младшую дочь русского государя, а герцог Нассауский официально попросил руки кузины Елизаветы Михайловны. Николай I всерьёз обеспокоился и в 1845 году, дав князю Александру Барятинскому звание полковника, послал красавца на Кавказ, а Олли вместе с матерью отправил на лечение в Палермо.

По пути великой княжне представлялись многие немецкие принцы, но почти все они казались ей «безвкусными и узкими в своих взглядах и натурах» из-за воспитания, не требовавшего «от них ничего иного, кроме военных учений, выдержки и хороших манер в обществе, а также знания верховой езды и охотничьих приёмов». Прочесть хорошую книгу оставалось для этих плейбоев XIX века «ненужным и смешным, учёный был только предметом насмешек, на которого они могли, благодаря своему знатному происхождению, смотреть свысока».[416]

Осенью в Палермо пришла депеша от Меттерниха: Дом Габсбургов опять оказался «заинтересован в сближении, если австрорусская женитьба сможет облегчить положение Римской Церкви в русских землях» и если августейший отец великой княжны, «как представитель Православной Церкви, согласен примириться с Папой Римским», хотя для Николая I «не существовало ни спора, ни конфликта между обеими Церквями». Однако к концу года начались брожения и волнения в Венгрии и Богемии, да и сама Ольга окончательно охладела к эрцгерцогу Стефану. А тут ещё под Рождество из Венеции пришло послание августейшего отца, хвалившего благородство выдержки и манер представлявшегося самодержцу кронпринца Карла Вюртембергского, мечтающего о русской красавице-принцессе, хотя та и была старше соискателя её руки на полгода. В конце письма Николай I заботливо сделал приписку для любимой Олли: «Когда я ему сказал, что решение зависит не от меня, а от тебя одной, по его лицу пробежала радостная надежда».[417]

Предполагаемый жених был представлен великой княжне в первый день наступившего 1846 года, а уже в католическое Крещение Ольга Николаевна дала согласие на брак. Через шесть месяцев, 25 июня, в петергофской церкви состоялась помолвка, но чтобы обеспечить такой же счастливый брак, как у родителей невесты, свадьбу назначили на 1 июля, день рождения императрицы Александры Феодоровны, совпавший некогда с её венчанием с тогда только великим князем Николаем Павловичем. Оставшаяся неделя быстро пролетела «в примерках платьев, в выборе и раздаче сувениров и подарков, в упаковке и прощальных аудиенциях».

Настало 1 июля. Невесту одели в пышный наряд, а на плечи прикололи тяжёлую великокняжескую мантию. После православной свадьбы новобрачных ещё раз обвенчали в одном из залов Большого дворца, где была устроена лютеранская часовня. Лишь вечером, после заполненного церемониями и оттого кажущимся бесконечным дня, великая княжна, превратившаяся после церковных ритуалов в русскую великую княгиню и кронпринцессу Вюртембергскую, наконец-то смогла снять чересчур тяжёлое серебряное парчовое платье, а также алмазные корону и ожерелье. Когда в полночь все наконец стали расходиться, Николай I ещё раз благословил дочь и, может быть, тогда и передал ей на память о родительском доме свой усыпанный алмазами портрет.

Ольга Николаевна уехала с мужем в новое отечество. Там ей пришлось несладко: свёкор был капризен, а милый поначалу муж оказался грубияном и пьяницей. В 1864 году она стала королевой, но правление её оказалось недолгим, вскоре разгорелась война, затеянная Пруссией. Карликовые самостоятельные королевства и герцогства в её ходе были поглощены и вошли в новообразованную германскую империю, а бывшим владетельным государям, лишённым верных подданных, осталось утешаться сохранёнными титулами. В 1892 году семидесятилетняя бездетная королева Ольга умерла, «уважаемая и любимая всем вюртембергским народом».[418] Доходы герцогов-наследников резко сократились, пришлось потихоньку распродавать фамильные драгоценности. Так подвеска-медальон с портретом Николая I через шесть десятилетий снова вернулась в Россию и была присоединина к фамильным бриллиантам императорской семьи.