Эра негодяев - Александр Усовский

По захваченным системам связи, опознавания и наведения — успешно. За исключением случая с обломками немецкого 'торнадо' — штатно.

Генерал Калюжный тяжело вздохнул.

— Знаешь, Левченко, ты мне напоминаешь главного врача больницы, который вывешивает перед своим кабинетом среднюю температуру по вверенному ему учреждению здравоохранения. Ты понимаешь, что произошло этой весной?

— Понимаю. Немцы проиграли американцам влияние на Балканах, и…

Генерал досадливо махнул рукой.

— Ни черта ты не понимаешь! Это означает, что линия фронта приблизилась вплотную к нашим границам, и завтра мы будем вести свою войну уже почти у себя дома! Вот что случилось, друг мой ситный! Враг у ворот! И противодействовать мы ему будем уже не на дальних подступах, не в афганских горах или йеменских песках, и даже уже не в Восточной Европе — а дома, на своей территории! Завтра нам придется вести бой на Украине, в Белоруссии, в Узбекистане — вот что страшно! И завтра враг погонит против нас уже наших бывших соотечественников — со стороны с удовольствием наблюдая на это жуткое братоубийство. Ни черта ты не понимаешь… Ладно, что с Одиссеем?

— В данный момент — в тюремной больнице, второго августа у него суд. Адвокат все же надеться на мягкий приговор.

— Мягкий — это сколько?

— Ну, может быть, лет десять, двенадцать… Вроде бы психиатрическая экспертиза доказала факт состояния аффекта — Лошонци нашёл там какого-то своего однокурсника, тот пообещал именно эту формулировку внести в итоговое заключение. Есть свидетельские показания — тут уж наши белорусские друзья подсуетились — что погибший в поезде Ниш-Белград гражданин Белоруссии Юрий Блажевич, направлявшийся в паломничество в Метохию, был старым другом нашего фигуранта, даже служили они вместе. То есть стрелял наш парень чисто из мести. Вот только факт приобретения ПЗРК у некоего неизвестного немца в Шопрони никак подтвердить не получается. Здесь лакуна, но следователь вроде бы берется это дело снивелировать. За десять тысяч. Но просит подбросить улик — так адвокату прямым текстом и заявил. То есть парень, по ходу, понимает, что, как, зачем и почему — но не хочет грех на душу брать, нашего парня под пожизненку подводить; тем более, теперь наш парень среди их правоохранителей — персонаж почти легендарный, сродни Арпаду или Ференцу Ракоци.

Генерал удивлённо поднял брови.

— Кто это? И с чего это ему такая честь?

— Ну, Арпад — это основатель Венгерского королевства, князь-богатырь; Ракоци — трансильванский князь, противоборствовал и туркам, и австрийцам. Оба они бились с многократно превосходящими силами неприятеля, не смотря на его число, и наш парень тоже сражался с врагом в одиночку.

Генерал чуть улыбнулся.

— Ну-ну. Ладно, пущай будет богатырь-одиночка, я не против. — А затем, несколько минут подумав, продолжил: — Значицца, так. Пущай суд идет, как идет, пущай срок ему там намеряют, какой считают нужным. Это все херня. Ты вот что мне скажи, Левченко — проявил Одиссей себя с должной стороны?

— Проявил. Правда, мог бы…

— Меня не интересует, мог или не мог. Меня интересует — сделал?

— Сделал.

— Ну так вот, теперь твоя очередь сделать так, чтобы парень вернулся на Родину, живой и здоровый. Как ты это сделаешь — меня не интересует. Но сделай! И не потому я, Левченко, так Одиссея хочу вытащить, что он мне своим геройством по сердцу. Хотя, не скрою, парень геройский, и уважение мое заслужил. А потому, что в завтрашних битвах нам до зарезу опытные, обстрелянные бойцы нужны! Ты думаешь, война кончилась? Ни хрена она не кончилась! Она только начинается. Поэтому пущай наш Одиссей сколько-то там посидит за решеткой, подумает — ты ему режим обеспечь человеческий, чтобы, значит, покушать — он же покушать любит, как ты как-то говорил? — почитать там что-нибудь, и вообще — чтоб не скучал. Но Одиссей должен вернуться в Итаку! Фрау его, Пенелопа новоявленная, с ним виделась?

— Адвокат говорит, что да. И что вышла от него, в слезах и одновременно сияя от счастья. Он ещё намекнул Кальману, что террорист наш сделал дамочке из БНД предложение…

— Вот видишь, люди планы строят на будущее, планируют его вместе провести. И ты, Левченко, как его командир — не имеешь права им эти планы ломать. Понял?

— Как не понять? Сделаю.

— Ну, вот и молодца. Всем участникам операции 'Обилич' объявляю благодарность; орденов дать не могу, так как нас в текущей реальности нет, и, стало быть, ордена нам, как призракам, не положены. Посему выдай премиями — кому уж сколько нарежешь. И, вот еще что — вдове полковника Чернолуцкого пособие выплатили?

— Так точно. Сразу же… после несчастного случая.

— Ну, вот и правильно. Не должна семья страдать, ежели ее глава по кривой дорожке пошел… Ладно, Левченко, заканчивай на сегодня — есть у меня к тебе одно предложение.

— Какое?

— А съездим мы в один городишко тут недалеко, Рязань называется.

— А зачем, если не секрет?

— А не секрет. На крестины поедем мы с тобой, вот какая петрушка. И меня крестным приглашают.

— Ого! А кого крестить-то будем?

— А сына товарища нашего, капитана Максима Полежаева, что голову сложил в операции 'Обилич'. Бабушка — ну, то есть Екатерина Ивановна, мать Максима — душевно приглашала. Нельзя не уважить.

— Ну что ж, дело хорошее. Надо ехать!

— Вот и поедем, еще одному русскому солдату путевку в жизнь выправим. Потому как нет России без солдата, ты это Левченко себе на носу заруби. Нету! Вот как иссякнут на Руси солдаты — так ей и конец, в этом и есть вся альфа и омега нашего военного искусства. На солдате Россия держится, и только на нем! А все остальное — блажь и лишняя морока. Запомни это, Левченко. На всю жизнь запомни!