Граф Мирабо - Теодор Мундт

Мирабо и Нольде встали с коней и подошли к этому человеку, курьеру из Потсдама, чтобы узнать от него более подробные сведения. Тот сказал им, что со вчерашнего полудня король находится в бессознательной дремоте, что кругом царит смятение и страх, и что он послан в Берлин еще за докторами, да вот лошадь пала под ним. Жители соседних с гостиницей домов тоже вышли на улицу и, слыша слова гонца, стали каждый наперебой предлагать свою лошадь как наилучшую.

Гонец сел на первую попавшуюся и поскакал дальше. Мирабо и его спутник поспешно и в глубоком молчании продолжали свой путь в Потсдам и скоро достигли ворот, в которые въехали полным галопом.

Проехав Бранденбургские ворота, мимо египетского обелиска, к замку Сан-Суси, они увидали массу жителей, направлявшихся к замку и движимых тревожными, еще накануне распространившимися слухами об опасном состоянии короля.

Мирабо и Нольде остановились у ворот, выходивших прямо на большую дорогу. Почти во всех окнах замка был свет, а внутри замечалось сильное движение. Стоявшая кругом молчаливая толпа, беспрепятственно поднявшаяся до самых верхних террас замка, составляла мрачную и торжественную раму этой картины. Изредка пробегал в толпе страшный, глухой шепот, но скоро опять воцарялась мертвая тишина, не нарушаемая, казалось, даже дыханием людей.

Встав с коней и отдав их подержать случившемуся тут надежному человеку, Мирабо и Нольде направились в самую толпу, которая, несмотря на свою печаль, почтительно расступилась перед внушительной фигурой Мирабо и пропустила иностранцев вперед. Они подошли таким образом к главному входу, через который Мирабо вошел с таким взволнованным чувством в незабвенный день своего первого посещения великого короля. Образ Фридриха Великого предстал ему тогда в своей славе и в своей поразительной бренности, и теперь, когда он мысленно видел его с выражением предсмертной борьбы на лице, потрясающий образ короля манил его к себе с невероятной силой.

Подъезжало множество экипажей; из них выходили знатные и высокопоставленные лица и их пропускали в замок. Мирабо не обращал на них внимания, хотя между ними было много его хороших знакомых. Он был так глубоко погружен в себя, что даже отстранял всякое другое впечатление, способное его рассеять.

– Этот бедный народ опять трогает меня, – тихо шепнул Мирабо своему спутнику. – В своей торжественно немой печали он подобен высеченным из камня изображениям египетских богов. Король умирает, но его настоящее величие живет в народе!

В эту минуту Мирабо почувствовал, что кто-то слегка дотронулся до его руки. Оглянувшись, он узнал в утренних сумерках фигуру принца Генриха, брата короля, который, незамеченный толпою и сопровождаемый своим адъютантом, маркизом Люше, направляясь к входу в замок, остановился в созерцании удрученной горем толпы.

Мирабо поспешил приветствовать принца подобающим его сану образом, но принц, сделав ему внушительный знак не обращать на него внимания, взял Мирабо под руку и шепнул ему:

– Войдем со мною в одну из боковых зал замка. Там министр Герцберг или граф Герц скажут нам, как идут последние минуты незаменимого монарха. Когда я был здесь в час ночи, тайный советник Зелле сказал мне, что лицо сильно изменилось, глаза мутны и безжизненны. Добрый Зелле плакал. Помощь докторов, конечно, бессильна.

– Теперь двадцать минут третьего, – сказал Мирабо, смотря на часы. – Утро наступает медленно, потому что тучи на горизонте. Осмелюсь ли с разрешения вашего высочества войти в замок вместе с моим спутником?

Принц с глубоким вздохом прошел вперед. В коридоре он шепотом сказал графу Мирабо:

– Когда свершится великое событие, мой друг, то нам придется начать совсем заново наши политические операции. Но что бы ни было, я остаюсь страстным, верно преданным другом Франции, в чем прошу вас, при случае, уверить господина Калонна. Каковы бы ни были обстоятельства, я буду действовать и бороться так, чтобы французская политика была на будущее время путеводною звездою Пруссии, потому что только как член французской системы Пруссия может обрести свое назначение в Европе.

– А что же мы сделаем с министром Герцбергом? – тихо спросил Мирабо. – Влияние его останется, по-видимому, значительным и при наследнике прусского престола. Я убежден более чем когда-либо, что для проведения в Пруссии французской системы, падение Герцберга необходимо. Своей агитацией ему удалось поднять на ноги английскую партию в Пруссии. Если Пруссия сделается союзницей Англии, то мы здесь напрасно жгли свое масло. Тогда на всю европейскую политику повеет другой ветер, и как знать, что произойдет.

– Что касается Герцберга, то я последовал вашему совету и вперед буду его помнить! – возразил принц Генрих едва слышным шепотом. – Вы посоветовали скрыть мою к нему ненависть и разыграть комедию примирения для внушения доверия ему и моему племяннику. Уже на днях я признал ваш совет, граф, весьма полезным и благодарю за него. Это, кажется, единственный путь, чтобы склонить моего племянника, Фридриха-Вильгельма, к принятию моих советов и постепенно, незаметным образом привлечь его на сторону Франции.

Перешептываясь таким образом, они прошли коридор и вошли в переднюю, где находился персонал королевской прислуги в большой тревоге и смятении. При входе принца и сопровождавших его лиц все почтительно замолкли, и только что принц хотел подозвать к себе одного из слуг для какого-то поручения, как открылась боковая дверь и показался министр Герцберг, страшно взволнованный и потрясенный. Узнав принца, он немедленно обратился к нему, но голос, заглушаемый рыданиями, не мог выговорить того, о чем, кажется, он хотел сообщить. Вскоре, однако, громкий стон и рыдания, разлившиеся подобно морю по всем залам Сан-Суси, объяснили то, чего плачущий министр не в силах был высказать.

Принц Генрих, убитый горем, провел рукою по глазам, но не мог сдержать хлынувшего потока слез. Покачиваясь, оперся он на минуту на плечо министра Герцберга, доброе и честное лицо которого выражало глубочайшее искреннее горе. Принц так сердечно пожал министру руку, что в эту минуту едва ли кто-нибудь мог усомниться в его искренности.

Теперь вновь раздалось отовсюду: «Король скончался! Фридриха Великого нет более!» Вышедший из кабинета короля камердинер Стрюцки, который закрыл почившему монарху глаза, сообщил окружившим его, что висящие над головой короля часы показывали двадцать минут третьего, когда прекратилось дыхание.

Печальное известие дошло до стоявшей вокруг замка толпы. Глухие жалобные стоны раздались в ней и, то затихая, то вновь усиливаясь, разнеслись, подобно волнам морским, по холмам и террасам вплоть до самого города.

Принц, чувствуя себя плохо, потребовал свой экипаж, чтобы вернуться в занимаемый им в последнее время в Потсдаме дворец. Он простился с Герцбергом новым сердечным рукопожатием, а с Мирабо взглядом, выразившим как тайное соглашение, так и намеренную сдержанность в присутствии министра.

Вслед за принцем поспешно удалился и министр Герцберг. При жалобных воплях стоявшего вокруг замка народа он сел в карету, чтобы отправиться в Потсдам для донесения ожидавшему его кронпринцу Фридриху-Вильгельму, новому королю Пруссии, потрясающего и многознаменательного известия.