Граф Мирабо - Теодор Мундт

Дорога шла по берегу реки Маас, на крепко замерзшей ледяной поверхности которой, дрожа, отражались бледные лучи месяца. С наступлением полуночи дорожный экипаж свернул по дороге в лес.

Кругом царило полнейшее безмолвие, нарушаемое лишь морозным треском сучьев на деревьях да неприятным карканьем ворон. Сидевшее в карете общества было погружено в глубокий сон за исключением одной только собаки, лежавшей у ног своего господина; она, не находя покоя, тихо визжала, чем постоянно нарушала сон молодой дамы, сидевшей в другом углу кареты. Наконец, дама решилась, как видно, не спать более. Заботливо оглядев своего спавшего соседа, закутанного в большую шубу, и, напротив себя, маленького мальчика, уснувшего на коленях няни, она высунулась в опущенное окно кареты. Прекрасные глаза ее глядели ясно и пристально в сверкавший белизною густой лес, тянувшийся у самой дороги, при этом облитые лунным светом и дрожавшие инеем группы деревьев принимали очертания всевозможных фигур.

– Ты, право же, несносна, Сара! – шепнула она, нагибаясь к собаке, опять жалобно, тихо визжавшей. – Тебе, верно, страшно ночью в замерзшем лесу? Не чуешь ли ты привидений, глупая Сара?

При этих словах Генриетта сама начала испытывать некоторую робость. Быстрым движением она высунула опять голову в окно кареты, но в ту же минуту отдернула ее назад, как бы ища помощи в прикосновении руки Мирабо, случайно опустившейся на ее колени. Вид спокойно спавшего подле нее друга, казалось, вновь рассеял ее тревогу.

Она стала опять любоваться ночным зимним ландшафтом, окружавшим ее, и мысленно начала бранить себя за то, что дала волю своему воображению, показавшему ей какие-то видения. Как раз в эту минуту опять привиделось ей, что какие-то темные фигуры подкрадываются к карете, то сопровождая ее, то вновь исчезая в лесу, то вдруг опять приближаясь и заглядывая страшными глазами внутрь кареты.

«Это были древесные сучья, вот как этот, – подумала Генриетта, отломав обледенелую ветку, всунувшуюся в окно, и тщательно рассматривая ее с желанием убедиться в пустой игре своего воображения. – Однако спать я не буду, чтобы хорошенько наблюдать за всем», – сказала она себе, вновь храбро вглядываясь в темноту ночи. Она представлялась себе в эту минуту ангелом-хранителем своих спутников и улыбалась временами Мирабо и маленькому Коко, правильное и непрерывное дыхание которых одно только нарушало царствовавшее кругом безмолвие. В эту минуту раздался пистолетный выстрел, направленный из чащи леса в карету, который, однако, кроме напугавшего треска, не причинил никому вреда, так как пуля вылетела в противоположное окно.

– Мой друг, мой друг, в нас стреляют! – с страшным испугом вскрикнула Генриетта, прижимаясь к Мирабо и с силою дергая его, чтобы заставить совсем проснуться. В эту самую минуту раздались почти одновременно еще два выстрела. Одна пуля попала в карету. Движения Генриетты, дергавшей только теперь вполне проснувшегося Мирабо, были, вероятно, причиной того, что выстрелы ни в кого не попали.

Собака принялась громко лаять, Генриетта жаловалась тихо про себя, а маленький Коко на коленях няни разразился громким криком.

Опомнясь немного от удивления, Мирабо принялся осматривать ребенка, чтобы убедиться, не ранен ли он. Затем, обратясь к своей подруге, сказал без малейшего признака страха:

– Это были не воры и не разбойники. Эти люди не так неопытны в отправлении своего ремесла. Разбойник, желая нас ограбить, не исчез бы после трех выстрелов, пущенных в карету. Он бы еще повозился с нами, чтобы вернуть свои издержка на пули и порох. Но эти дилетанты, стреляющие в карету, а затем предоставляющие все дело само себе, это – наемные убийцы. Работа их, однако, плохая, и я готов идти тысячью против одного, что они были наняты женщиной.

– Возможно ли? – с ужасом воскликнула Генриетта, прижимаясь к Мирабо. – В состоянии ли ты защитить и спасти нас? Ты оставил, вероятно, в Париже больших и сильных врагов. Не понимаю только, почему именно дамы велели бы стрелять в тебя? Нет, мой друг, это твое воображение, что они еще и этим способом тебя преследуют. К несчастью, им ведь незачем прибегать к таким средствам; ты вовсе не так немилостив к ним, Мирабо. Вспомни, друг мой, как часто я огорчалась этим.

В эту минуту, к удивлению своему, они заметили, что их карета повернула обратно и с невероятной скоростью мчалась по тянувшейся полем дороге, в направлении, казалось им, к тому самому месту, откуда они недавно выехали. Мирабо окликнул своего слугу, но его на месте, на козлах рядом с ямщиком, не было.

Ямщик заявил, что он немедленно, ближайшим путем намерен вернуться на свою почтовую станцию, считая лес небезопасным. Слуга же Мирабо, продолжал он, от ужаса и страха убежал.

Никакие увещевания, ни брань со стороны Мирабо не могли изменить принятого возницею решения; он только все сильнее погонял лошадей, так что приходилось бояться, чтобы экипаж не опрокинулся на плохой дороге.

– И ты вправду подозреваешь, что женщина могла нанять против тебя убийцу? – вновь спросила Генриетта, думавшая не о новой опасности, а о сказанных ей словах Мирабо. Пока тот, несколько смущенный, медлил с ответом, она тихо прибавила: – Говорят, госпожа Калонн очень красивая, но очень злая женщина. Я слышала, что она родом из Италии.

– А нам-то что до этого, дитя мое? – возразил Мирабо, смеясь, но в то же время жалея, что неосторожным словом выдал себя.

– Я не раз читала, как мстительны итальянки и как они бросаются с кинжалом и ядом, если только считают себя оскорбленными кем-либо, – продолжала Генриетта, боязливо придвигаясь к Мирабо. – Разве они не могли тоже велеть стрелять из пистолета?

– Нет, мое сокровище, этого я не думаю, – просто ответил Мирабо на этот наивный вопрос и, чтобы заставить ее замолчать, стал целовать ее уста. – Женщина, нанявшая убийц для меня, – продолжал он, – называется случай, преследующий меня во всех моих путешествиях. Было ли хоть одно, где бы мне не угрожала опасность? Вспомни нашу поездку в Лондон, когда мы чуть не погибли почти в самом порту?

Хотя это спокойное, полное достоинства объяснение далеко не вполне удовлетворило Генриетту, однако мысли ее обратились в другую сторону, потому что в эту минуту экипаж подъехал к почтовой станции, где царствовало уже большое волнение по поводу случившегося.

Объятый страхом слуга Мирабо пустился бежать и ранее возвратившейся кареты прибыл на станцию, где поднял всех на ноги своими страшными рассказами. Теперь он стоял у дверей кареты, помогая графу Мирабо выйти из нее.

Мирабо тотчас же стал громко звать почтмейстера, и как только тот нерешительно и в страхе появился, то услышал громовое повеление дать другого ямщика или же приказать этому, повернувшему обратно против воли путников, немедленно продолжать путь.

Ямщик заявил, что он не поедет вновь по той же дороге, потому что лес полон разбойниками и убийцами, и он не может рисковать своею жизнью и своими лошадьми. Напрасно убеждали его, что нельзя опасаться нового нападения, потому что разбойники должны же предположить, что тем временем о них оповестили, человек стоял на своем; почтмейстер же заявил, что, во всяком случае, продолжать путь без риска можно лишь через несколько часов, ввиду поврежденных при последней быстрой езде колес экипажа.