Граф Мирабо - Теодор Мундт

В эту минуту сбор денег, шедший за столом для целей общества, дошел до Мирабо, который быстро и не без намерения бросил на тарелку весь свой довольно туго набитый кошелек, чем привлек на себя внимание сидевшего напротив него министра финансов. Последний, дружески, через стол кивая ему головою, спросил его, как он поживает, и любезно упрекал, что так давно не было видно его в отеле министерства финансов.

Мирабо, не смущаясь, ответил, что он давно уже позволил бы себе явиться, если бы знал раньше, что будет благосклонно принят в отеле.

– Мне послышалось, – возразил Калонн, перегибаясь поближе к Мирабо, – что вы разговаривали с господином Клавьером о ваших брошюрах против дисконтной кассы и об испанском банке? Представьте себе, граф, что полиция намеревается запретить их. Это последует, вероятно, завтра же, и я, к сожалению, ничего не мог против этого сделать.

– Благодарю ваше превосходительство, – отвечал Мирабо. – Но это запрещение есть милостивая забота о моих маленьких сочинениях, так как запрещенный плод всегда самый вкусный.

– Вы находите? – спросил Калонн с набежавшей на лоб легкой морщинкой.

В эту минуту министр, казалось, заметил у Мирабо на пальце кольцо с необыкновенно сверкавшим камнем. Он пристально с возрастающим вниманием вглядывался в камень и, несмотря на отдаление, хотел, по-видимому, разобрать выгравированные на нем буквы. Мирабо невольно и поспешно скрыл руку под столом и с минуту с некоторым смущением глядел перед собою.

Кстати, министр был отвлечен каким-то замечанием своего соседа, генерала Лафайетта, от дальнейшего исследования кольца.

– Мне кажется, ты был весьма неосторожен, – сказал тихо, обращаясь к Мирабо, Клавьер, своим проницательным, неспокойным взглядом все заметивший. – Кольцо на твоем пальце привлекло, к несчастью, внимание министра.

– Он его узнал, – возразил Мирабо, усмехаясь. – Кольцо это принадлежит его жене, надевшей мне его на палец при прощании.

– Все это, чтобы утешить тебя по поводу запрещения твоих брошюр? – спросил Клавьер. – А ты, при твоей колоссальной бесцеремонности, оставляешь и тут кольцо на пальце? Прошу же тебя серьезно, мой друг, снять его пока и спрятать. Вот, возьми мое и надень его поскорее под столом. Если потом министр ближе присмотрится к нему, то увидит, что он ошибся. Я придаю большое значение твоим хорошим отношениям с Калонном, потому что через него ты должен наконец сделать подобающую тебе карьеру.

Мирабо сдвинул брови, однако же последовал совету своего практичного друга.

Со стола было уже убрано, и все стоя приветствовали друг друга. Калонн, поднявшись с места и проталкиваясь через всю группу кланявшихся ему, поспешил на другую сторону стола, откуда Мирабо и Клавьер шли к нему навстречу.

С величайшею любезностью ответив на их приветствие, министр особенно дружески подал руку графу Мирабо. Удерживая крепко, при самых любезных заявлениях, руку графа в своих руках, он явно ощупывал кольцо на его пальце, а затем молниеносным движением поднес ее к своим глазам.

Видимо пораженный и обманутый в своих ожиданиях, он выпустил руку Мирабо и несколько минут спустя исчез из залы.

– Насколько я знаю его, я не сомневаюсь, что он вполне убедился в истине, – сказал Клавьер, следя глазами за удалявшимся министром. – Его подозрительность поддерживается удивительным инстинктом, не раз уже и в государственных делах руководившим им.

– Удивляюсь, чтобы такого рода человек предавался столь сильно чувству ревности, – возразил Мирабо. – Кто, как он – искатель приключений в полном смысле этого слова, тот становится обыкновенно на общечеловеческую точку зрения и теряет чувство исключительной ревности. Это тем более удивительно, что он вовсе не интересуется госпожою Калонн. Если же другие стараются переплавить его золото и отчеканить его, что может однажды прельстить и его самого, то как светский человек он должен был бы быть этим весьма доволен!

– В наших финансовых операциях ты играешь, значит, на перечеканке луидоров? – громко расхохотался Клавьер. – Видно, что ты настоящий финансовый гений, Мирабо, потому что финансовые сравнения уже присущи тебе. Скажу, кстати, что эдикт о всеобщей перечеканке золотой монеты во Франции вскоре появится. Я его разработал для министра, и все дело – моя идея. Перечеканивая старые луидоры по масштабу некоторого повышения ценности золота во Франции, мы можем все-таки надеяться на тридцать луидоров выиграть две или одну пятую, а наша милая публика без особого труда примирится с маленькой потерей в полноценности золота, каковая потеря будет не что иное, как степень чистоты металла. Но подобная операция показалась бы господину Каллону для его жены опасною, так как при твоей перечеканке прекрасная монета могла бы сильно уменьшиться в своей полноценности, а степень чистоты металла весьма значительно пострадать в твоих руках.

– Отложим до другого раза наши плохие остроты, мой друг Клавьер! – сказал Мирабо, попрощавшись крепким рукопожатием, чтобы направиться к другим друзьям своим, между которыми Кабанис, Кондорсэ и Гольбах уже некоторое время ждали его.

Спустя несколько недель Мирабо в сообществе своей подруги Генриетты, к которой он после всех странных похождений возвращался всегда с новой и искренней сердечной привязанностью, сидел в своей комнате, которую, против обыкновения, не покидал уже несколько дней. Он казался не в духе, и на его обыкновенно светлом и смелом челе легли мрачные тени печали и робости, что, несмотря на его изменчивый и поддающийся всякому влиянию темперамент, редко замечалось у него в такой степени.

Генриетта, занявшая свое любимое место на табурете у его ног, с каким-то вязанием в руках для маленького Коко озабоченно и боязливо поглядывала на своего друга, сидевшего в мечтательном оцепенении и едва замечавшего ее присутствие.

– Мирабо, – обратилась она к нему, приостановив свою работу и слегка дотрагиваясь до его руки, – Мирабо, отчего ты так печален и молчалив? Я ужасно боюсь, не случилось ли чего с тобой. Лучше брани меня, сердись, шуми, бушуй твоим чудным громовым голосом или же пройдись, пойди в cafe, зайди за одним из твоих приятелей для прогулки по бульварам, если не хочешь меня взять с собой. В министерство финансов ты тоже не ходишь уже несколько дней. Очнись. Такому сильному человеку, как ты, нехорошо сидеть так неподвижно.

– Ты права, – сказал Мирабо с редким у него приливом мягкости, – я провожу целые дни в пассивных мудрствованиях, ни к чему не ведущих. Это счастье, что ты у меня есть, Генриетта. Ты мне жена, дитя и мать. Пусть же милый призыв, полный заботы обо мне, ободрит и вернет меня к самому себе. Благодарю тебя, чувствую, что под дыханием твоих чистых уст душа моя вновь начинает расправлять свои крылья.

– Знаешь, Мирабо, я ведь очень рада, что ты не ходишь более в министерство финансов! – сказала Генриетта, стараясь перейти на свою веселую болтовню. – Мне кажется, твое хорошее расположение духа ничего так и не выиграло, как и наш кошелек. Иногда я сильно ревновала к этому министерству, сама не зная отчего. Ты всегда казался таким веселым и счастливым, говоря мне при уходе: «Генриетта, я иду в министерство финансов!» А я утешалась при этом мыслью, что скоро ты станешь богатым человеком через твои связи с сильным финансовым миром. Но ничего этого не произошло, Мирабо, и, по-видимому, ты стал богаче лишь неприятностями и заботами, мой милый, прекрасный, великий друг!