Граф Мирабо - Теодор Мундт

Тем временем пошел сильный снег. Погода сделалась неприятной, а так как экипаж Мирабо, заказанный им к закрытию заседания, не мог еще прибыть, то он предложил сестре войти с ним в суконную лавку напротив, с владельцем которой, по своему обыкновению, свел недавно знакомство.

Госпоже Сальян, находившейся какое-то мгновенье в некотором сомнении, тоже показалось удобным переждать непогоду, пока приведут экипаж.

– Знатная маркиза де Сальян портится своим братом, демократическим графом Мирабо, и должна войти в суконную лавку, – смеясь, сказал Мирабо, вводя сестру под руку в магазин. – Но ты была всегда доброю для народа душой, моя Каролина. Еще в отцовском доме живейшая симпатия соединяла меня с твоим благородным, ясным умом. Думаю, что ты всегда любила меня, куда бы и как бы судьба меня ни закинула. Твоим письмам, твоему совету обязан я не раз утешением в тяжелые минуты. Не правда ли, я могу рассчитывать на тебя и в будущем, вступая вместе с народом в большую борьбу, исход которой предвидеть нельзя?

Госпожа Сальян с искренней нежностью пожала его руку. Они направились в глубину магазина, потому что падавший снег мешал стоять у входа. Владелец магазина, Ле-Телье, обедавший с семьей в соседней комнате, не заметил вошедших. Прохаживаясь с братом взад и вперед по скромному магазину, свидетельствовавшему о его далеко не блестящих делах, госпожа де Сальян вновь приступила к своей излюбленной теме. Она рассказывала о глубоких душевных страданиях своей приятельницы Эмилии, которая со времени развода жизни не рада и влачит свое существование лишь мыслями и воспоминаниями о Мирабо. Часто приезжает она из Мариньяна лишь затем, чтобы поговорить с нею о нем или новую строчку в полученном, быть может, от него письме прижать к своим губам и омочить слезами. И сегодня, без сомнения, Эмилия приедет, вероятно, между шестью и семью часами вечера.

При этом тихим и взволнованным голосом госпожа Сальян стала просить Мирабо навестить ее сегодня в эти часы.

– Нет, милая Каролина, – возразил Мирабо серьезно, – не будем говорить об этом. Что однажды разлучено, тому не следует вновь соединяться. Никакой ведь новой и сильной органической связи нет. Чего бы я ни дал шесть лет тому назад, чтобы госпожа Мирабо после того, как lettres de cachet моего отца разлучили меня с нею, протянула мне сердечно руку прощения. Мне хотелось этого еще потому, что я был не совсем прав перед нею и желал бы это загладить. Но господин маркиз, ее отец, сообща с ленно-владельческой родней, перевесили все ее сердечные решения, и Эмилия выступила врагом против меня. С тех пор в урне моих воспоминаний она рисуется только как рельефный камень. Кто может камень вновь согреть для жизни? Удивительно, что теперь, на важнейшем распутье моей жизни, образ ее вновь предстал предо мною! Не желает ли она своими ленными поместьями отвлечь меня от того высокого и великого пути, на который судьба неотразимо влечет меня? Нет, эту феодальную возлюбленную я больше не поцелую. Пусть она плачет обо мне, потому что я теперь для нее потерян. Настоящая моя жена – народ. С нею я заключу священнейший и торжественный союз, дав себя избрать народом.

– Неужели действительно такие отношения, как те, что связывают тебя с известной госпожой Нэра, настолько сильны, что могут навсегда отвратить тебя от Эмилии, столь прекрасной, милой, обладающей умом, положением и богатством? – спросила госпожа Сальян. – Дорогой брат, я незнакома с твоей госпожой Нэра, никогда не видела ее, но предполагаю, что все хорошее, что ты мне писал о ней, верно. Однако эти особы в один прекрасный момент надоедают мужчине. Таким образом, подобная девушка, будь она сама богиня, в конце концов ни более ни менее как гризетка. Брачный же союз есть союз однородных умов, взаимно гарантирующих друг другу счастье!

– Нет, моя ученая и умная сестрица, – с живостью возразил Мирабо, – нет, ты сильно заблуждаешься. Ты много рассуждала в твоей жизни, ты получила в монастыре образование почти ученой, знаешь латынь, ты всегда любила своего покойного мужа, но при всем этом, Каролина, тебе неизвестна глубина свободной любви. Эта госпожа Нэра, эта Генриетта, есть нераздельная часть меня самого. Она не только любит меня, но и служит мне; не только служит мне, но и господствует надо мною. Она мне друг и брат. Мы вместе, как два рыцаря, пробиваемся в мире; она мой агент, исполняющий все мои дела; она бегает для меня повсюду с быстротой лани и верностью пуделя. Из Лондона она одна и почти больная пустилась морем в Париж, чтобы снять с меня приказ короля, державший меня все еще во власти отца, и это удалось ей. Когда два года тому назад я из Берлина вернулся в Париж, то был вынужден оставить милую подругу в прусской столице из-за развившейся у нее опять сильной грудной болезни, но я тогда же чувствовал, что это мне не принесет счастья и что без ее доброго гения я могу рассчитывать в Париже лишь на новые затруднения и неприятности. Так и случилось. Я чувствовал под конец, что моя деятельность в Берлине делалась недостойной меня, и полагал, что в Париже правительство, которому я доставлял много полезных сведений, вознаградит меня за такую роль. Думал получить место секретаря в предстоявшем собрании нотаблей. Но меня устранили, никогда не имея намерения быть ко мне справедливым. Калонн теряет свой портфель и проваливается, потому что одновременно кредиторы садятся ему на шею. Министром финансов делается архиепископ тулузский, господин Ломени де Бриенн, почерпнувший кое-что из философских идей своего века, но который все-таки не может ни из этих идей, ни из полузабытых церковных песен отчеканить ни одного су. Тогда я выпускаю мое смелое и откровенное сочинение об ажиотаже с предостережением собранию нотаблей, что убивает в общественном мнении новое министерство Неккера, которого я боялся больше черта. Написанное мною было, однако, так сильно, что правительство угрожает моей личной безопасности, выпуская против меня новое lettre de cachet, семнадцатое в моей жизни. Я пускаюсь в бегство в Тонгр, где скрываюсь некоторое время. Кто же является здесь моим спасителем и помощником? Мой друг Генриетта, по первому известию от меня встающая больная с постели в Берлине, заявляя, что она уже здорова, и предлагая служить мне своею любовью. Немедленно отправляется из Тонгра в Париж, свивает вновь свое гнездо в передней министра де Бретейля, обращается ко всевозможным лицам и до тех пор неотразимою прелестью своею не оставляет всех в покое, пока не уничтожает силы lettre de cachet и не освобождает меня из моего изгнания. В настоящую минуту она неутомимо занимается моими делами в Париже в то время, как я здесь старался обратить провансальское дворянство в демократов и заставить выбросить себя из залы собрания.

В эту минуту вошел владелец магазина Ле-Телье, приветствуя графа Мирабо, голос которого он услыхал. Это был маленький подвижный человек с хитрыми темными глазами провансальца и выражением озабоченности на лице.

– Своим громким разговором мы помешали вашему семейному обеду, мэтр Ле-Телье? – спросил Мирабо, дружески отвечая на его почтительный поклон. – Просим вашего гостеприимства, пока не утихнет метель.

– Неважно у нас с обедом, – печальным голосом возразил Ле-Телье. – Пятеро детей и никакой торговли. Можно было бы меня так же успешно назвать «господином Дефицитом», как в Париже называют прекрасную королеву Марию-Антуанетту «госпожой Дефицит».