Ветер богов - Богдан Сушинский

Легкий плащ нс спасал ее от холодного ночного ветра. Каменная плита, на которой они сидели, остывала, пронизывая тело леденящей оторопью. Море плескалось прямо под их ногами, хотелось сойти со скалы и, ступив на лунную дорожку, идти к кораблю, к «свече усопших», к ночному забытью.

Лилия положила руку на колено парня, несколько раз провела ею, пытаясь возбудить в нем мужчину, однако Гардер лишь удивленно взглянул на девушку и вновь задумчиво уставился на корабль.

«Если он все же попытается взять тебя, ты не станешь сопротивляться, — приказала себе Фройнштаг, медленно разгибаясь и ложась на каменную плиту. — Было бы справедливо, если бы каждому смертнику перед его выходом в море одна из женщин дарила себя как последнюю радость земной жизни. И пусть только кто-нибудь попытался бы узреть в этом что-либо греховное, уличное».

— О чем ты думаешь сейчас? — почти шепотом спросила она, возвращая руку на его колено.

— Странный период бездумья.

— О смерти?

— Нет, — решительно возразил он. — Об этом ужб все передумалось.

— Тогда почему ты все забыл, Карл? Ту ночь у Анны Коргайт, наше безумство?.. Ты ведь достаточно мужественный. Что я должна сделать, чтобы вернуть тебя в этот мир?

— Ничего. Мне ничего не нужно.

В кафе, где веселились гости князя Боргезе, завели патефон. Пластинка буйно изрыгала хамоватые тирольские частушки.

— Но ведь ты понимаешь, что я — твоя последняя женщина. Это ты понимаешь или же страх совершенно лишил тебя чувств и рассудка?

— Почему же, понимаю… вы — моя последняя женщина. Но вы уже стали ею, Лилия. Тогда, еще той ночью.

— Так что же мне, привести сюда свеженькую, — возмутилась Фройнштаг. — Нетронутую? Ну хорошо, хорошо, извини… Что, — спросила она после минутного молчания, — с той поры у тебя не было ни одной женщины?

— Если честно, были; — едва слышно проговорил Гардер. — Даже две.

— Какой ужас! — шутливо поразилась его развратности Лилия. — Не ожидала.

— Но это были не мои женщины. Моей женщиной осталась ты.

— Интересно, каким образом я должна была почувствовать все это? Оказывается, я была чьей-то женщиной.

— В моей жизни все так закрутилось: фронт, арест… — не воспринимал ее шутливого тона Гардер. — К тому же ты влюблена в этого, со шрамами.

— И ничего не могу поделать с собой, Карл, — вдруг покаянно созналась Лилия. — Это какая-то безумная любовь. Не зря его называют самым страшным человеком Европы. Впрочем, это тоже не совсем точно. Скорцени вполне может сойти за самого страшного человека мира.

— Ты знаешь, что он тоже встречался со мной?

— Скорцени? — подхватилась и вновь села Фройнштаг. — Когда это было?

— Несколько дней назад. Во время первого посещения нашей базы.

— Несколько дней назад? А тогда, в Берлине?

— Нет.

— Значит, уже здесь? Странно. И что? Как он вел себя?

— По-моему, пытался узнать меня. Хотя, повторяю, мы с ним не виделись.

— Он знал тебя по фотографиям. И твое имя. У него цепкая память. А тогда, в Берлине, за мной, то есть за нами, следили. Не он, естественно. Люди из гестапо. Если уж у нас получился такой откровенный разговор, то ты должен знать, что это, очевидно, я тебя погубила.

— Чепуха. С какой стати?

— Я, точно я! Еще точнее — наша безумная ночь. В то время гестапо следило за мной и за всеми, кто со мной контактировал. Оказывается, так нужно было. Так заведено. Но тогда я и не догадывалась об этом]

Гардер улыбнулся и, присвистнув от удивления, покачал головой.

— Теперь ты понимаешь, почему я без всякого сожаления ухожу из этого мира?

— Из него нельзя уйти без сожаления.

— Мне тоже так казалось.

— Так же, как мне иногда кажется, что завидую тебе.

— Но ты… не заинтересована была в том, чтобы я исчез из жизни? Только правду. Мне уже незачем лгать. Все, что ты скажешь, я унесу с собой на небеса.

Несколько минут Фройнштаг сидела молча, поглядывая то на Гардера, то на «корабль вечности».

— Не скажу, чтобы слишком уж часто вспоминала, ты не дал для этого повода, но и не предпринимала ничего такого, что могло бы навредить тебе. То есть ко всему, что с тобой происходит, я не имею абсолютно никакого отношения.

— Верю.

— Для меня это важно. Очень важно.

Приподнявшись, Лилия положила руки на плечи парня и, повалив его на спину, какое-то время склонялась над ним, пытаясь зажечь желание, пробудить зверя, который заставил Карла наброситься на нее в то утро, у Анны Коргайт.

— Я не знаю, что со мной происходит, — наконец сдался Гар-дер. — Тогда все выглядело иначе.

— Может, нам пойти в комнату для свиданий? Обер-лейтенант сам предлагал ее. Уж там-то нас никто не потревожит.

— У меня уже почти не осталось времени.

— Тогда полежи, — принялась она колдовать над его одеждой. — Просто полежи. Все, что от тебя требуется, — полежать. Я же буду ласкать тебя так, как не ласкала ни одна женщина. Как ласкают в последний раз…

— Так вы уже пришли в себя, капитан?

— Пришел, — мрачно заверил подполковника Кульчицкий.

— Когда-нибудь это должно было наступить.

— Будь оно все проклято!

Они гребли обломками досок. При этом каждый стоял на одном колене, спиной друг к другу, а между ними стонал и скрежетал зубами раненый Радчук. Курбатов уже не раз молил Господа, чтобы он наконец потерял сознание, но Радчук упорно оставался по эту сторону жизни, словно за какие-то прегрешения Господь решил взять его к Себе вместе со всеми его физическими и душевными страданиями.

Река теперь казалась значительно шире, нежели это представлялось с того берега, и чем упорнее диверсанты гребли, тем черная полоса косогора, к которому они должны были причалить, чудилась все отдаленнее. Уже окончательно стемнело, и Курбатов настороженно прислушивался к тишине на том берегу, предчувствуя, что она вот-вот взорвется пальбой и яростью новой, теперь уже ночной схватки.

— Я струсил, господин подполковник. Только сейчас я по-настоящему понял это и уже никогда не смогу простить себе, — взволнованно каялся Кульчицкий.

— Не утешайте себя, это действительно была трусость, — безжалостно казнил его Курбатов. — Но только выслушивать ваши раскаивания я не собираюсь.

— Тогда выслушайте мою исповедь, — неожиданно прохрипел Радчук.

— Вашу, поручик? Прекратите, для вашей исповеди еще не время. Доберемся до ближайшей деревни, попытаемся найти фельдшера.

— А знаете, это прекрасно, что я умру на Дону. Казачьем Дону… Все они только об этом и мечтали — чтобы на Дону… «Колыбель Белого движения» и все такое прочее. Пели и плакали. Пили, плакали — и стрелялись, стрелялись…