Ветер богов - Богдан Сушинский

— Я не нуждаюсь ни в каких докладах, — еле слышно проговорил фюрер, вертя между пальцами свои очки. — И так ясно, что вы трусливо уступили противнику все поля боя, предоставив ему возможность высаживаться, где он захочет, и действовать по своему усмотрению.

Только сейчас он чуть-чуть выпрямился, и Роммель увидел его лицо — бледновато-серое, осунувшееся лицо усталого больного человека, которого любой уважающий себя армейский фельдшер без зазрения совести отправил бы в лазарет. Так, на всякий случай.

— Мне давно стало ясно, Рундштедт, что вы не способны командовать фронтом. — Паузы, которую он выдержал, было вполне достаточно для того, чтобы присутствовавшие смогли оценить всю тяжесть подобного обвинения. — Но я даже не мог предположить, что вы предстанете перед всей Европой такой откровенной бездарью.

Роммель заметил, как фон Рундштедт содрогнулся и, приподнявшись на носках, качнулся, всем корпусом подался вперед. В какое-то мгновение «лису Африки» показалось, что фельдмаршал вот-вот рухнет прямо на карту Франции. Что было бы воспринято весьма символично.

— И я не желаю выслушивать ваши бесконечные оправдания! Война не терпит оправданий! — взревел Гитлер так, словно пытался внушать свои прописные истины огромной, внемлющей каждому его слову толпе. — Война знает только победы и поражения! Победы… и поражения. И в ней выигрывают не танки и роты, в ней выигрывает дух нации и гений ее полководцев. Где этот неистребимый германский дух, где, по каким полям сражений развеялся прусский военный гений? Остался ли в моей армии хотя бы один фельдмаршал, размышляющий над тем, как победить, а не как получше сдаться?

Престарелый фон Рундштедт не оправдывался. И не только потому, что ему не предоставляли такой возможности. Этот аристократ духа, воспитанный на прусских традициях, был буквально раздавлен бестактностью фюрера. В какие-то мгновения Роммелю казалось, что он вот-вот выхватит пистолет и застрелится.

— Вам, именно вам, Роммель, — принялся тем временем Гитлер за следующую жертву, — было поручено осуществлять оборону побережья. И вы уже давно могли бы понять, что ваши африканские штучки здесь не проходят. Это вам не ливийский экспедиционный корпус. Здесь сошлось полмира. Успех англо-американцев — это ваш личный позор, фельдмаршал Роммель и фельдмаршал Рундштедт. Личный позор! Меня поражает, как можно было позволить такой армаде кораблей спокойно подойти к берегам, а такой массе войск без особых потерь высадиться и нагло закрепиться в Нормандии.

«Стало быть, мои сражения в Африке он воспринимает как легкую прогулку по'экзотическим берегам… — с ненавистью взглянул на главнокомандующего Роммель. — Какая же он мразь!»

Пауза, которую в очередной раз выдержал Гитлер, очевидно, нужна была ему для того, чтобы собраться с мыслями, а также дать «лису Африки» возможность осознать всю глубину своего падения. Однако Роммель воспользовался ею с иной целью.

— Мой фюрер, мы должны учитывать, что силы противника на этом театре военных действий во много раз превосходят наши силы, — как можно спокойнее заговорил он, стараясь сохранять свое достоинство. — На отдельных направлениях мы действительно оказались в очень сложных условиях. Наши войска отходят. Но это еще не поражение. Если мы и отступаем, то с боями, оказывая ожесточенное сопротивление. Совершенно очевидно, что союзники несут крайне тяжелые потери. Об этом свидетельствуют данные — несомненно, преуменьшенные — самих англо-американцев.

— У меня есть сводки, которые дают совершенно иное толкование событий, — грубо прервал его Гитлер, — и в данном случае я больше доверяю сводкам, а не вашим общим рассуждениям.

— Это не общие рассуждения, а трезвый анализ, — объяснил Роммель, едва сдерживая себя. Все знали, каким неудержимым он бывает, когда затрагивается его честь.

— Допустим, — неожиданно сменил тактику и тон совещания Гитлер. — Допустим, мы приняли некоторые ваши соображения. Но что конкретно вы предлагаете?

«Значит, он приехал сюда ни с чем, — понял Роммель, вмиг почувствовав себя как-то увереннее. — Как и следовало ожидать».

— Прошу вашего согласия на отвод войск с полуострова Ко-тантен. Только это еще может спасти всю группировку от окружения и полного истребления. Отведя их, мы усилим нашу оборону, которую вскоре придется держать где-то на линии Канн — Алан-сон — Ле-Ман, то есть в направлении Руан — Париж — Фонтенбло. Сюда же нужно перебросить те наши дивизии, что прохлаждаются сейчас между Аррасом и Кале в ожидании высадки англичан во Фландрии, которой так никогда и не произойдет.

Роммель победно оглядел собравшихся. Он решился сказать то, чего не решались сказать они.

— Послушайте, вы, великий стратег, — приподнялся фюрер и, упершись ладонями о стол, потянулся в сторону Роммеля. — Приказа на отвод войск с полуострова Котантен вы не получите. Никогда! Нужно не отходить, а изматывать противника на его плацдармах, чтобы затем постепенно оттеснить назад, к побережью.

— Но это невозможно. С каждым часом количество войск англо-американцев все увеличивается и увеличивается. Их поддерживают артиллерия судов и тучи бомбардировщиков. В то время как наши войска почти лишены всякой поддержки с воздуха.

— Вот это уже существенно, — почему-то мгновенно успокоился Гитлер и обвел взглядом своих «бездарей» в генеральских мундирах, очевидно, надеясь увидеть здесь Геринга. Но рейхсмаршала авиации не было. Что выглядело явной оплошностью Кейтеля, который обязан был позаботиться…

— Хорошо. Вы получите такую поддержку люфтваффе, что англо-американцы и думать перестанут о дальнейшем продвижении вперед. Вся масса реактивных истребителей, которая имеется вне Восточного фронта, немедленно будет брошена сюда, на Нормандию. Кроме того, сегодня же я прикажу возобновить обстрел английских плацдармов и самого побережья Южной Англии ракетами «Фау». Именно «Фау» будут иметь решающее значение для исхода не только этого сражения, но и всей войны… Именно с помощью «Фау» мы сумеем не просто нанести поражение Англии, но и поставить ее в буквальном смысле на колени[34].

Роммель едва сдержался, чтобы не рассмеяться прямо в лицо фюреру. Как только следовало переходить к конкретным решениям и приказам, так Гитлер начинал танцевать вокруг своих несокрушимых «Фау», словно юродивый вокруг метлы. Лишь сейчас фельдмаршал по-настоящему понял, насколько далеко зашла его ненависть к этому «любимцу германского народа», насколько он презирает его. «Этот человек не должен больше вершить судьбы рейха. Он не имеет права олицетворять великую Германию. Нам должно быть стыдно перед Европой, что мы терпели столько у власти этого ефрейтора…»

Еще несколько минут Гитлер вдохновенно расписывал, как эскадрильи реактивных истребителей Германии уже в течение ближайших двух дней очистят небо над войсками Роммеля и как, подвергнув жесточайшей ракетной бомбардировке Лондон, он, фюрер, потребует от англичан отвода их войск за Ла-Манш.