Тьма в хрустальной туфельке - Дж. Дж. Харвуд

Нет, она не могла. И не станет. Она не собиралась снова проходить через такое, а если попытается – то лишь вымотает себя. По крайней мере, если она согласится на сделку мистера Пембрука, то сумеет начать всё заново, без каких-либо препятствий. Никому не нужно знать, что она сделала, кем была.

Она собиралась загадать желание.

Весь день она только и могла думать, что о черноглазой женщине, та витала на задворках сознания, словно силуэт чудовища под водой. Пустые глаза поблёскивали из каждой лужи, с каждого мельком увиденного отражения. И когда Элеонора позвала незнакомку, то знала – та будет улыбаться.

Снаружи стемнело. Снег на окнах таял, струясь по стеклу точно слёзы. Позже Элеонора ещё выплачется, но сейчас было не время.

– Ты здесь?

Голос раздался откуда-то из-за её плеча. Элеонора обернулась – черноглазая стояла у изголовья её кровати.

– Я всегда здесь, дорогая.

– Я хочу загадать желание.

Улыбка незнакомки стала шире:

– Стало быть, ты изменила мнение о нашем соглашении?

Элеонора кивнула, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Когда она отняла ладони от живота, ткань платья оставила на коже бороздки.

Глаза женщины блестели, словно масленые.

– Я знаю, что ты хочешь от меня, но я ничего не могу сделать, пока ты не загадаешь желание.

Несколько месяцев назад Элеонора была уверена, что больше никогда не позовёт черноглазую, но теперь вся её уверенность истаяла. Люди будут умирать. Но ведь и она могла погибнуть.

– Если… если я это сделаю – кто-то ещё пострадает?

На миг девушке показалось, что в глазах гостьи промелькнула тень жалости.

– Нет, – ответила незнакомка. – Никто больше не пострадает.

Тень гостьи колебалась на стене. Казалось, моргнёшь, и увидишь всё что угодно – мужчину в высоком цилиндре, изогнутую лозу, бесформенное создание без костей, выползающее из своего округлого кокона. В тот миг, когда чёрные глаза женщины взирали на неё так спокойно, так бесстрастно, всё казалось возможным. В оконном стекле Элеонора мельком увидела своё отражение за головой гостьи. Она с ужасом поймала себя на мысли, что и её глаза будут такими же пустыми и тёмными, но те оставались голубыми, как летнее небо.

И Элеонора загадала желание.

Элеонора была уверена в нескольких вещах.

Во-первых, она лежала на полу. Её кровать была более комковатой и пахла иначе. А сейчас она была совершенно уверена, что лежит в чём-то неприятном, потому что горячее густое зловоние проникало ей в рот, словно надзиратель, силком открывающий челюсти заключённого.

Ещё она была уверена, что одета как-то не так. Слишком жарко. Неужели она надела всю одежду сразу? Но и в самом ощущении жара было что-то неправильное – пышный, покалывающий жар обвивался вокруг неё, словно змея. Свернувшись в её животе, эта змея лениво распускала кольца по всему телу девушки.

И было так больно…

С вещами, в которых Элеонора уверена не была, было сложнее. Например, она не понимала, как вдруг оказалась на полу, и откуда исходит этот ужасный запах, и где она вообще находится. Вроде бы был январь, прохладный и сырой. Но сейчас явно был не январь, потому что в январе никогда не было настолько сыро и влажно. А ещё она не понимала, о чём говорили голоса вокруг.

– О Господи… пожалуйста, пожалуйста, прошу…

– …и я пошла, чтобы привести её, как вы сказали, когда вдруг…

– Ох, глупая девочка. Элла, бедная ты глупая девочка…

Она узнала эти голоса, омывающие её, точно волны, и с каждым новым шелестом этих волн девушка начинала понимать, что именно было не так. Нужно было подняться.

Она попыталась.

Раздался чей-то крик. Мельком она увидела размытые лица, прежде чем яркая вспышка боли рассекла её живот, и она упала без чувств.

Элеонора видела странные сны.

Вместо живота у неё была яма со змеями. Змеи двигались внутри её рук и ног, словно пальцы руки, затянутой в перчатку. А потом она покачивалась на волнах бескрайнего океана, и нечто огромное, тёмное билось в водах прямо под ней. И пока она отчаянно пыталась заставить это «нечто» остаться под водой, её руки, её платье вымокли насквозь. Потом была длинная вереница детей, которые подходили к ней и клали ей в руки большие гладкие камни, и она знала – дети не перестанут, даже когда камни раздавят ей пальцы.

Когда Элеонора пришла в себя, она увидела Чарльза, сидевшего у её постели.

Очевидно, он провёл здесь уже немало времени. На бледном лице пробивалась щетина, а под глазами залегли тени. Ворот и манжеты его рубашки были расстёгнуты, жилет – распахнут, а шейный платок болтался на спинке стула. Зрелище вызывало тревожное чувство. Элеоноре уже доводилось видеть его обнажённым, но тогда он не казался настолько… уязвимым.

Она потянулась и взяла Чарльза за руку, и показалось, на это потребовалась целая вечность. Когда её пальцы вдруг стали такими тонкими, а руки – такими тяжёлыми? И если она коснётся волос – неужели пряди стали белыми?

Элеонора взяла Чарльза за руку. Он вздрогнул и заплакал.

К Элеоноре не допускались посетители, но Чарльз постоянно оставался рядом. В коконе морфия она мало что помнила, но он всегда был рядом. Ладонь Чарльза, прижимающая к её лицу холодную фланель. Голос Чарльза, мягкий, неспешный, когда мужчина читал что-то из сборника сонетов. Спина Чарльза в белой рубашке, когда он склонялся над умывальником или над камином.

Он не хотел рассказывать девушке, что случилось.

Но одно Элеонора знала наверняка: черноглазая женщина исполнила её желание. Это оставило после себя много боли и много крови, помимо прочего. Чарльз обнаружил её и послал за доктором Макреди, который и дал девушке морфий. Этого было мало. Живот всё ещё болел – морфий лишь смягчал муку.

Элеонора пожалела о содеянном, лишь когда увидела лицо Чарльза. Он пытался улыбаться и говорить спокойно, но маска то и дело соскальзывала, и выглядел он постаревшим и грустным. Иногда он прижимался губами к её руке и шептал, уткнувшись в пальцы: «Прости меня, прости». Это было похоже на молитву. И девушка думала о жизни, которую они могли бы прожить, если бы их не обнаружили. Эта жизнь была бы мягче и неторопливее, чем её мечты, и всё же – счастливая.

Не было смысла тосковать по тому, что могло бы быть, когда уже случилось совсем иное. Понемногу к Элеоноре начали возвращаться силы, и действие морфия становилось слабее. Но Чарльз всё равно не отходил от неё, взбивал ей подушки, забирал тарелку сразу же, как Элеонора заканчивала есть. Казалось, ему тяжело давалось даже просто встречаться с ней взглядом, и всё же, когда девушка потянулась, чтобы взять его за руку, он тотчас же подскочил к ней, словно боясь, что одно лишнее движение может сломать её.