Лучезарный след - Елена Суханова

– Я пришла сказать спасибо, – устало произнесла я (как всё-таки выматывают ночные беседы, нервы, создание отвратительных снимков), раздумывая: неужели мне больше и сказать-то нечего.

– За что?

– За то, что ты припугнул Зорицу. Только вот интересно, чем?

– А, – Пересвет улыбнулся во все тридцать два. Вероятно, догадался, что я подслушала их с акулой разговор. Случайно или нет, уточнять не стал. – Ну, тогда скажи.

Я прошла в комнату и села на угол стола, свободный от всякого хлама.

– Спасибо.

– Это всё? Негусто.

– А ты на какую густоту намекаешь?

Пересвет извлёк из шкафа рубашку. Надел, но не стал застёгивать. Подошёл и встал возле меня.

– Дай-ка подумать.

Раньше он работал охранником в игорном заведении, что возле ближайшей станции подземки «Выставка причуд». Причуда в данном случае – не глупость, как можно подумать. Причуда значит «при чуде». Близка к чудесному. Просто рядом, прямо за памятником князьям-возродителям, построен выставочный двор, где множество разных лавок, торгующих товарами народных промыслов. Чудодейные лавки там тоже имеются.

Так вот, игорное заведение, о коем речь, называется «Яхонт». Оно весьма низкого пошиба, давно находится на грани закрытия. Все эти мелкие игорные домишки уже еле-еле выдерживают конкуренцию с крупными домами вроде «Трёх княжон». Всё идёт к тому, что игорное дело скоро соберётся в руках нескольких дельцов, к которым власти станут предъявлять определённые требования, чтобы не творилось такого беспредела, как ныне. Пересвет ушёл из «Яхонта» после того, как некий проигравшийся в ноль олух поразмахивал там ножом и даже (не до смерти) порезал кого-то. Или Пересвета уволил хозяин, надумав взять охранников-Чародеев. Собственно, Чародеи немногое могут противопоставить холодному оружию и ничего – огнестрельному. Но некоторым начальникам так спокойнее.

Позднее Пересвет устроился в ту лавку, где уже работал Милорад. Я предположила, что в данный момент он туда и собирается. А тут я со своими спасибами. Пора бы домой, скоро превращаться. Мысль об этом мелькнула, но к перемещению не сподвигла.

– Зорица выложит снимки в Кружево, – поделилась я тем, что ощутимо беспокоило. – Она разозлилась. Свежий выпуск газетёнки не вышел.

– Да, – задумчиво кивнул Пересвет. – Пожалуй, стоит заставить её всё уничтожить.

Я подумала, что акула на это не пойдёт. Всё равно сохранит часть снятого. Но сам факт, что Усмарь проявляет обо мне беспокойство, доставлял удовольствие. Получается, что его не смутили мои метаморфозы.

– Это жутко? То, что ты увидел? – на всякий случай решила уточнить я.

Пересвет посмотрел серьёзно:

– Не то чтобы… но понятно, почему ты так скрываешь.

Я хмыкнула.

– Можно подумать, ты тоже видел такое раньше.

– Почему тоже?

Я предпочла пропустить вопрос мимо ушей.

– Все хотят скрыть уродство.

– Субъективное мнение, – Пересвет помолчал. – И потом, не такое уж уродство.

Ответ меня ошарашил. Не уродство? А что тогда? Даже Добрыня, много раз видевший последствия разнообразных заклятий, не говорил, что это не уродство. Правда, он и не говорил, что это уродство. И вообще, мы не говорили с ним об уродствах.

– Разве? – с трудом выдавила я.

– А где проходит граница между уродством и красотой? Получается, Лучезара должна стенать от горя. У неё ножки цыплячьи без всяких превращений.

Я смотрела на него потрясённо. Все знакомые опасались моего ночного облика. В лечебнице никто не вёл рассуждений о сомнительной красоте…

А через несколько секунд я вдруг обнаружила, что целуюсь с Пересветом. Жадно. Долго.

У меня в голове в тот миг всё смешалось. И по-моему, жизнь в Великограде слегка замедлилась. Если не замерла.

Когда мы перевели дух, я подумала: «Обалдеть! Полководец перешёл в наступление». И не нашла ничего лучше, чем сказать:

– Скоро упаду.

– Надеюсь, от страсти.

– Нет. Спать сильно хочется.

– Это ты меня сейчас очень вдохновила.

Я рассмеялась и упёрла взгляд в голую грудь Пересвета. Телесный голод громко завыл на луну. Но тему для вопроса выбрала отвлечённую:

– Скажи честно, чем ты приструнил акулу?

Он понял, о ком я. Возможно, «акулой» Зорицу и другие называют.

– Да так, – Усмарь на миг скривился. – Мелкий финансовый вопрос. Стало кое-что известно. Как она деньги для своей книгопечатни выбивала. Мы же в одной группе учимся.

Всегда финансовые вопросы. Что ещё во все времена будоражило человечество? Власть, любовь и деньги.

Мы снова целовались. И опять, казалось, так долго, что в какой-то миг, оторвавшись, я не смогла не спросить:

– Тебе не пора?

– Мне давно уже пора, – известил Пересвет и продолжил изучать руками мою спину и бёдра. А я так увлеклась процессом и его спиной под рубашкой (а сердце-то как колотилось!), что и к подушке передумала торопиться.

Но тут в замочную скважину со скрежетом проник ключ. Кто-то совершал уверенную попытку открыть дверь. Полагаю, мы оба, не сговариваясь, решили, что явился Дубинин, и оказались на приличном расстоянии друг от друга.

Но в комнате вскоре появился Ратмир. Он строго посмотрел на меня. Не стал желать здоровья, вместо того вопросил:

– Где мои десять гривен?

Я открыла рот и издала невнятный звук. Вслед за чем в окружающем мире возникли ещё более невнятные звуки. Это у Дельца зазвонил сотовый. Он отвлёкся, а мне предоставилась возможность смотаться.

Лучезара с безотрадным выражением на лице сидела за столом и лениво листала книгу. Ну, журналов-то нет. Все я повыкидывала. И те, что она покупала, тоже. Настроение подходящее выдалось. И не стану покупать. Привыкай, Верещагина!

Она подняла глаза. Как и Ратмир, не стала тратиться на пожелания здоровья:

– Ты купила еды?

Не хочу разговаривать с теми, кто с меня требует. Скинула одежду и залезла под одеяло. Лучезара посмотрела жалобно:

– Я догрызла последние сушки.

– Угу, – промычала я, – наколдуй жареной картошки.

– Это в сказках. Там, где скатерть-самобранка.

– А у нас скатерть-самовыбранка. Ты к ней – с претензией, а она тебя так выбранит, мало не покажется.

Я замолчала и сразу стала проваливаться в сон. Лучезара продолжила давить на жалость:

– Вы с Дубининым меня ненавидите.

– Не трогай Дубинина.

– Это не я его. Это он меня. Приходил, сильно ругался.

Я открыла глаза и подняла голову: