Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Нина медленно кивнула. Она погубила Иржи. Убила своими руками. Еще посмеялась за день до его смерти:

– Что вы вечно трясетесь, как овца? Мы маленькое скромное консульство, никому нет до нас дела.

– Рано или поздно полиция раскроет нас, – произнес Иржи.

Как в воду глядел.

Слава богу, Клим пришел. Пусть он думает о Нине все что хочет, главное, Катя не останется одна, если произойдет что-нибудь ужасное.

– Наша задача – перевести вас из подозреваемых в свидетели, – сказал Олман. – Лемуан не появлялся?

Нина слабо улыбнулась:

– Конечно нет. Такие, как он, во время бури всегда зарываются в песок.

Олман пообещал взять на себя хлопоты по похоронам Иржи.

– Тамара передает вам привет и просит, чтобы вы ей сразу позвонили, как только вам разрешат пользоваться телефоном. Она уже разработала план спасения вашей репутации: к нам на обед созваны все кумушки Французской концессии. Тамара готовит речь о несчастной молодой матери – жертве злодеев и обстоятельств.

– Спасибо… Я сама виновата – заварила эту кашу, втянула вас всех.

Олман поцеловал ей руку:

– Расхлебывать каши – моя профессия. И это дело – пустяки по сравнению с тем, чем я сегодня занимался. Мои клиенты, две знатные китайские семьи, десять лет назад решили поженить своих детей. Ребятишки выросли и заявили, что не хотят друг друга. Теперь надо возвращать все подарки по списку – на пятнадцать тысяч долларов. Знаете, что меня больше всего потрясло? Десять лет назад родители невесты подарили будущему зятю настоящий трон! Я не шучу – из слоновой кости!

Несмотря на хлопоты Олмана, домашний арест Нины не был отменен, но ей разрешили принимать гостей.

Клим привел отца Серафима и будущих крестных: Аду и Митю.

– Больше никого не нашел, – сказал он Нине. – А на Митькину бритую башку ты не смотри, он православный, только увлекается восточной… э-э… философией.

Отец Серафим не одобрил его выбора:

– Да это ж еретик! Вероотступник!

– Митя, ты крещеный? – строго спросил Клим.

– Да.

– Ты веруешь во Христа?

– Я во всех верую.

– Вот видишь!

Отец Серафим не стал спорить: у него была великая радость – умер Ленин, и великое горе – Британия признала СССР.

– Что ж это делается? – говорил он, доставая из мешка крест и епитрахиль. – Большевики того гляди рухнут, аки овцы без пастыря, а эти ироды английские в ножки им кланяются!

Ада смотрела на Клима круглыми глазами: как же так – у него родилась дочь, его супруга живет в богатом особняке и находится под следствием?

– Почему вы к ней не переехали? – шепотом спросила она у Клима. – У вас ребенок… Но ваша жена тут, а вы – в «Доме надежды».

– Недостоин, – весело ответил Клим. – Рад бы в рай, да грехи не пускают.

Отец Серафим пел: «Крещается раба Божия…», Нина косилась на торжественное, сосредоточенное лицо Клима.

Не бросил, несмотря ни на что. Пришел в самую трудную минуту.

Он смотрел на Катю – с готовностью любить, заботиться. Как было странно, что она принадлежала не только Нине. Но это хорошо: у нее будет еще одна родная душа.

Пусть Клим будет приходящим отцом. Репутации все одно конец – после уголовного дела не отмоешься.

Когда Катю макнули в воду, она даже не пискнула, лишь водила вокруг недоуменным взглядом и зевала ротиком-треугольничком. Обтерли, нарядили в рубашку.

– Ну, поздравляю! – сказал отец Серафим. – Пусть растет послушной.

– Вот уж спасибо, – проворчала Нина, но так, чтобы батюшка не разобрал. – Она будет самостоятельной девочкой с железной волей. А вырастет – пусть деньги зарабатывает, чтобы ни от кого не зависеть.

Клим наклонился к ее уху:

– А я ее научу, чтобы она никогда не работала ради денег.

Нина сердито взглянула на него:

– А ради чего надо работать?

– Ради удовольствия. Если ты потратила время на то, что не радует, ты прожила его напрасно. И никакие миллионы этого не исправят.

Опять чуть не поругались, но Клим первый признал свою неправоту.

– Ты деспотична, как царь Ирод, – сказал он Нине на прощание. – Будь у тебя хотя бы резиновая воля, а не железная, я бы к тебе вернулся. А так дудки.

Катя проснулась ночью, запросила есть. Нина взяла ее на руки.

Золотистый вихор надо лбом, розовые щечки, теплая ладошка – и такое сокровище в полуразграбленном доме.

Нина укачивала Катю и вспоминала своего первого, неродившегося ребенка – она потеряла его в тот день, когда получила известие о смерти Одинцова.

Она отмахивалась от тяжких мыслей, но они надвигались на нее, загоняли в угол. Что ни день – в газетах новости: кто-то мучает, похищает или бросает детей. Китаянки рожают в год по ребенку, а они все мрут и мрут – от голода, от болезней, от дурной воды.

«А вдруг и с моей деточкой?..» Нина зажмуривалась: «Ох, нет, нет!» Крестила Катю вздрагивающей рукой: «Господи, спаси, сохрани и помилуй мою дочь!»

В который раз подумала: слава богу, Клим пришел. У нее не было сил мучиться еще и совестью. Если он вернулся к ней, значит, так надо. Значит, он не держит зла и понимает, что по-другому Нина поступить не могла – в то время и в тех обстоятельствах.

Катя наелась и заснула. Что ей мамины испуганные мысли? Пока она умеет только доверять. Бояться потом научится.

Каждый день после работы Клим ходил к Нине. Носил Катю по дому, показывал ей всякие интересные штуки: вентиляторы, дверные ручки, кокарды на фуражках полицейских. Объяснял ей, что этих дяденек наградили за верную службу: прислали в приличный дом. Что они в своем участке видели? Морду дежурного да щит «Разыскиваются опасные преступники». А тут хоть на мягких стульях посидят.

Нину каждый день таскали к следователю. Она возвращалась, кормила Катю, рассказывала о ходе дела:

– Они ничего не могут доказать. Судья пообещал Олману, что через пару дней меня выпустят из-под домашнего ареста.

За окнами, как гроза, гремел фейерверк – китайцы праздновали Новый год; искры вспыхивали в Нининых зрачках и гасли. Клим прощался, целовал Катю в лоб и шел домой.

Ада ждала его:

– Лиззи вами недовольна. Вы поставили рекламу «Братьев Симмонс» рядом со статьей «Братья готовы перестрелять друг друга». Она сказала, что уволит вас.

Клим не оправдывался. Умывался, ложился спать, натягивал одеяло. Перед глазами стояло Нинино лицо.