Елена Троянская - Маргарет Джордж

— О, в Трое все очень интересуются военными подвигами. Это всеобщее увлечение троянцев. Ахилл же прославил свое имя даже за морем.

— Не понимаю чем. В детстве он был отвратительным мальчишкой.

— Из отвратительных мальчишек получаются лучшие воины. Вот почему я никогда не стану великим воином. Я был недостаточно отвратительным мальчишкой.

Парис рассмеялся, и в его смехе была вся нега летнего полдня. В него я влюблена или в его юность, светлую красоту, способность наслаждаться солнечной стороной жизни? Есть такие люди, редчайшие люди, которые своим существованием обещают дать ключ к сокрытой от нас радости бытия.

— А там еще есть другие, — сказала Гермиона. — Посмотрите!

Мы перегнулись через ограду и увидели внутри загона живой ковер из черепах. Они различались по размерам — от маленьких, как масляная лампа, до больших, как метательный диск. Желто-черный рисунок на панцире у всех был разный, не встречалось двух черепах с одинаковым узором на спине.

— Почему ты так любишь их? — спросил Парис. — Признаюсь тебе, я никогда не думал, что с ними можно дружить.

Он легко перепрыгнул через ограду и наклонился, чтобы рассмотреть одну, весьма почтенную с виду, особь.

— Не знаю… — ответила Гермиона. — Одну я нашла в саду, и она была такая… не знаю, как сказать… успокоительная. Я могла часами сидеть и наблюдать за ней. Она казалась такой… мудрой. Как будто ничто на свете не может ее огорчить или взволновать. Я тоже хочу быть такой!

Я хотела спросить: «А что тебя так огорчает или волнует?» — но Парис опередил меня:

— Мы все хотим быть такими.

— И даже взрослые? — удивилась Гермиона.

— Да. Особенно взрослые, — ответил Парис.

Гермиона собрала для черепах большую кучу цветов и листьев. Животные медленно подползли и принялись жевать, двигая кожистыми челюстями. Это было так забавно, что мне стоило большого труда не рассмеяться. Я сказала:

— Не обижайся, дорогая. Но мне эти создания кажутся потешными.

Гермиона погладила черепаху по панцирю.

— Не бойся, я никогда не позволю сделать из тебя лиру.

Обратно мы шли не спеша, как положено на прогулке. Я продолжала думать о Менелае и девушке-рабыне, меня занимал вопрос: как давно начались их отношения? И удивление, и гнев прошли, осталось только любопытство. Афродита могла овладеть им, как овладела мной. Возможно, она все еще сводит счеты с отцом, вымещает свою неутоленную обиду. Мы никогда не узнаем правды. Мы можем только принять свою судьбу. Противиться не в нашей воле.

Моя дочь шла рядом с высоко поднятой головой. Я похвалила ее:

— Отлично, Гермиона. Именно так ходят царицы, не правда ли, Парис?

Парис приподнял голову.

— Да. Но у моей матушки походка не такая энергичная. Конечно, она уже немолода. Совсем немолода. И родила девятнадцать детей.

Даже в голове не укладывается!

— Девятнадцать! — восхищенно повторила я.

Интересно, как Парис в глубине души относится к своим родителям, зная, что в свое время они вынесли ему смертный приговор? Как он сумел принять это, простить, забыть? Я бы не смогла. Мне причинило невыносимую боль всего лишь сожаление матери о встрече с Зевсом, хотя, возможно, она и не стала бы переписывать свое прошлое, будь у нее такая возможность.

— Правда, быть Гермионе царицей или нет, зависит от того, выйдет она замуж за царя или нет, — проговорил Парис. — Если она выйдет за владельца черепашьего питомника, то станет Повелительницей черепах!

Гермиона рассмеялась в ответ на его слова.

— Нет, она будет царицей! — возразила я. — В Спарте титул наследует дочь. Ее муж становится царем благодаря ей. Именно я сделала Менелая царем.

Вот так-то, моя милая рабыня. Не думай, что твой сын унаследует трон от Менелая. И Менелай не сможет передать свой титул сыну рабыни.

— Интересный у вас обычай. Редкий, — заметил Парис.

Возвращаясь во дворец, мы прошли мимо платанового деревца Гермионы. Оно уже подросло и летом даст хорошую тень, когда листья, пока маленькие, раскинутся в ширину. Но буду ли я тогда здесь, буду ли сидеть под ним?

Дворец не изменился, но изменился мой взгляд: я вдруг стала смотреть на него глазами постороннего гостя, глазами Париса. Массивные ворота… Колонны… Тень от них пересекает двор… Все так знакомо с детства, но кажется чужим.

Подготовка к отплытию Менелая на Крит завершилась. Заканчивался девятый день пребывания Париса и Энея в Спарте, и обычай не требовал, чтобы Менелай долее откладывал свой отъезд.

Менелай. Девушка-рабыня. Я часто мысленно рисовала ее образ, но без всякой обиды. Что ж, оказалось, Менелай не является верным супругом, каким я его считала. Возможно, он тоже устал ждать, когда Афродита благословит наш брак. Не мне обвинять его.

Шторы раздвинулись, и вошел Менелай. Он был грязный и потный. Сбросив на ходу хитон и сандалии, направился в ванную.

Мне не хотелось разговаривать с ним, я боялась выдать себя. Я только кивнула, когда он проходил мимо. Когда он скрылся в ванной, я позвала своих служанок, чтобы одеться к ужину — последнему ужину в честь гостей. И несмотря на это, меня совершенно не волновал мой наряд. Сгодится любой. Единственное, что меня заботило, — это украшения. Их я выбрала с особой тщательностью из числа самых любимых: ожерелье из кусков янтаря, золотые наручные браслеты со сценами охоты, длинные золотые серьги филигранной работы.

Солнце заходило за горизонт, в залы заползли, как ящерицы, синие сумерки, но свет зажженных ламп вспугнул их. Мы собрались за столом меньшего, чем в первый раз, размера. Другой конец мегарона, погруженный в темноту, напоминал пещеру. Никаких певцов, никаких танцоров. Только отец, мать, братья, мы с Менелаем, Эней и Парис.

— Какой ответ ты повезешь своему отцу в Трою? — спросил Менелай.

Парис пожал плечами и сказал:

— Твой брат и ты дали разные ответы. Но ни твой брат, ни ты не хотите, чтобы мы встретились с Гесионой. Отец огорчится, когда узнает об этом.

Парис поднял тяжелый золотой кубок и стал рассматривать украшения на нем, словно они имели огромное значение.

— Это подлинная цель вашего приезда? — уточнил Менелай.

— А какая у нас еще может быть цель? — удивился Парис.

— Мой брат полагает, что вы лазутчики.

Парис и Эней дружно рассмеялись.

— Зачем бы мы стали лично приезжать, чтобы шпионить? — почти в один голос сказали они. — Как вам известно, лазутчиков на свете хватает, и притом опытных. А мы слишком заметные фигуры для этого.

— Да! Но ни один из этих лазутчиков не получает приглашения за царский стол.

Я желала, чтобы Менелай поскорее замолчал. Его слова звучали тяжело, грубо. Впервые я заметила семейное сходство между ним и Агамемноном.