Елена Троянская - Маргарет Джордж

Матушка сидела у себя в комнате, окруженная мотками крашеной шерсти. Вокруг нее стояли плетеные корзины на колесиках, в каждой лежали мотки одного цвета: голубого, розового, красного, желтого и пурпурного. Пурпурную краску получали из тех самых моллюсков, которые собирал Геланор. Я вспомнила тех моллюсков, которых принесла Менелаю: он на них посмотрел, теперь они уже мертвы. Я наклонилась и взяла в руки клубок шерсти, темно-зеленой, как кипарис.

— Какую историю ты хочешь выткать? — спросила я у матери.

— Незаконченную историю нашего рода, — ответила она.

Ее лицо с годами стало круглее и мягче, но сегодня его черты снова заострились.

— И где ты остановилась?

Я подошла поближе к ткацкому станку, чтобы разглядеть рисунок.

— Я остановилась у той черты, за которую не смела переступать, — ответила мать и огляделась, чтобы удостовериться, что мы в комнате одни. — А ты должна остановиться у своей черты. Если не хочешь спутать все нити в нашем семейном узоре.

Моя первая мысль была: она все знает! Вторая мысль: она ничего не может знать, потому что нечего знать, все происходит только у меня в сердце и в воображении. А туда никому не дано заглянуть. Моя третья мысль была: что отвечать на это? Я дала самый простой и пустой ответ:

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

Мать встала со стула.

— Не надо, Елена. Ты говоришь с Ледой. С Ледой, а не с матерью — ты понимаешь разницу?

Да, я понимала разницу. Леда — имя, навечно связанное с Лебедем. Я кивнула. Я была разоблачена. Но к счастью, разоблачена матерью, которая пережила подобное, и прежде, чем произошло непоправимое. Ничего вообще не произошло! Так я успокаивала себя.

— Зевс — это другое дело, — говорила мать. — С Зевсом муж вынужден примириться, с Зевсом не поспоришь. Но…

Мать покраснела и продолжила:

— Кто бы мог подумать, что мне придется говорить с дочерью об этом… Изменять нелегко, даже с Зевсом. После этого наша жизнь с отцом — с Тиндареем — стала иной. Он пытался забыть, старался не обращать внимания, но разве это возможно? Скажи, ты сама могла бы не обращать внимания на подобные… поступки мужа?

— Не знаю, — призналась я, хотя понимала, что женщинам полагается не обращать внимания на такие вещи.

— Вот видишь! А тут — не Зевс, всего лишь Парис! Совсем мальчик, и к тому же чужеземец, и, возможно, враг. Я понимаю, он может ослепить женщину, но ты, Елена! Ты должна сохранять ясность ума.

Благодаря Афродите у меня не осталось ума, подумала я. Одни только чувства. Я слабо улыбнулась.

— Да, я знаю, что ты не питала… страсти к Менелаю. В прошлом Афродита разгневалась на Тиндарея. Возможно, она решила отыграться на его дочери. Таковы боги. Но я прошу тебя, принеси ей жертвы, постарайся добиться ее благосклонности. Она услышит твои мольбы и выполнит твое желание.

Нет, жестокая богиня выполняет только собственные желания. Повинуясь непонятному капризу, она призвала меня и наделила своей сокровенной природой. Она исполнила свою прихоть. Теперь я страдаю. Но как сладостны эти страдания! Я вздохнула. Мать проницательно посмотрела на меня.

— О Елена, прошу, не губи себя с этим мальчиком!

Мне хотелось сказать: по крайней мере, он человек, а не… птица! Но я придержала язык. Вместо этого я обняла мать, крепко прижала к себе.

— Мама, — прошептала я, — как плохо, что мы с тобой так похожи. И как хорошо.

— Нет, Елена, нет… — почти беззвучно выдохнула она.

Скажи, а ты хотела бы, чтобы в твоей жизни этого не было? Это главный вопрос.

Да, Елена, хотела бы! Это сломало всю мою жизнь!

— Но тогда и меня не было бы.

Меня поразила эта мысль. Будь на то воля матери, меня выбросили бы из жизни — по сути, как Париса.

Так Парис стал причиной того, что тесные узы, связывавшие меня с семьей, порвались — сначала только в душе. Пока только внутренне я простилась с матерью. Внешне все было по-прежнему гладко, словно фиги катались в меду. Но в душе все изменилось, прежние чувства переродились.

Я стояла в тени колоннады, окружавшей передний дворик. Колонны отбрасывали короткие полуденные тени. Я теребила браслеты, расстроенная словами матери.

Гермиона подошла в сопровождении своей любимой служанки, Низы. Как всегда, при виде дочери я повеселела. Ее длинные кудри, выбившиеся из-под ленточки, ее всегда готовые к улыбке губы — все это наполняло меня радостью. Дитя моего сердца. Может ли дочь понять, что она значит для матери? Может, я несправедлива к своей матери. Может, она и не согласилась бы вычеркнуть из своей жизни встречу с Зевсом, а вместе с тем и меня. Но зачем она так сказала? Чтобы задушить мое чувство к Парису?..

— Парис! — закричала Гермиона, обрадованная встречей с ним гораздо больше, чем со мной.

Он ведь немногим старше ее. Мальчик! Мать называла его мальчиком.

— Здравствуй, моя маленькая подруга! — Здороваясь, Парис опустился на колени перед Гермионой, склонил золотоволосую голову. — Мне не терпится увидеть этих черепах, которых ты так любишь.

— Здравствуй, Парис! — сказала я.

Не вставая с колен, он поднял голову. Наши глаза встретились. Его были янтарного цвета, цвета темного меда, пронизанного солнцем.

— Мы вместе отправляемся в экспедицию, — сказал Парис и встал с колен.

— Да, Гермиона поведет нас.

Я перевела дыхание. Гермиона должна быть с нами. Если нам придется бежать — Гермиона должна быть с нами. Не знаю, почему мне пришла в голову мысль о бегстве.

Бежать из Спарты? Но я царица. Царицы не пускаются в бега. Почему мне пришла в голову эта мысль? Парис ведь не предлагал мне бежать.

Но что еще остается? Он не может на правах гостя жить здесь вечно.

Нет-нет, это невозможно! Я даже затрясла головой, в ужасе от собственных мыслей.

— Мама, ты совсем как одержимая! — засмеялась Гермиона. — Без всякой причины подпрыгиваешь, трясешь головой!

«Одержимая». Да, я одержимая.

Парис рассмеялся звонко.

— Веди нас, мне хочется поскорее увидеть твоих питомцев.

Парис занял место за спиной у Гермионы и оглянулся на меня.

Дорога через царский лес была такой же таинственной, как и сам черепаший питомник. Вершины высоких деревьев смыкались и перешептывались над головой. Первые весенние цветы пробивались сквозь землю, светлея в укромных уголках, где им предстояло раскрыться и отцвести вдали от чьих-либо глаз. Я отпустила Париса с Гермионой вперед, мне хотелось, чтобы они подружились. Я мечтала, чтобы Парис понравился дочери.

Но для чего? Елена, для чего? Какой в этом смысл? Однако грозный зов Афродиты звучал все громче в моей душе, звучал как… водопад, шум которого доносился из леса.