От/чет - Василий Сретенский

Старший из моих братьев, Степан, воплощал в себе все истинные черты рода Хвостининых: честность, благородство, отвагу. Все эти качества очень помогли ему в военной службе. В войну 1812 года он командовал полком и мог дорасти до больших генеральских чинов, но в сражении под Малоярославцем Степан получил тяжелое ранение и вскоре скончался, оставив молодую вдову и трех малолетних детей. Жена его, дочь погибшего в Русско-турецкой войне офицера и пансионерка Смольного института, приданого с собой не принесла. После кончины брата она с детьми осталась совсем без средств и проживала вместе с нами в том же рязанском имении.

Все надежды семьи сосредоточились на самом младшем из моих братьев, Петре Петровиче. Он учился в Московском университете и готовился, окончив курс с отличием, занять приличное место в государственной службе. Но в 1812 году Петр пошел в ополчение, проделал весь поход русской армии от Тарутина до Парижа, и во Франции, внезапно перешел в католичество, он поступил в один из францисканских монастырей.

Таким образом, кроме дяди, взрослых мужчин в семье не осталось. На него, израненного в боях, легла обязанность заботиться обо мне, моей матери и семье племянника. И это при том, что смоленские имения были совершенно разорены неприятелем, рязанское заложено, а кредиторы по-прежнему не были удовлетворены.

Последствия контузии не позволяли дяде вступать в службу гражданскую или военную. Для занятий хозяйством ему недоставало практического опыта. Но дядя нашел выход, и совершенно неожиданный. Продав поместье, доставшееся ему от бабушки Авдотьи Романовны Буланцевой, он заплатил долги и снял кабалу с остальных земель. Отказавшись от своей части рязанского имения, он обеспечил меня приданым. Не могу сказать, что оно нужно было моему жениху, а ныне горячо любимому супругу. Но родители его из соображений ложно понятой чести настаивали хотя на каком приданом и дали согласие на наш брак л ишь тогда, когда Алексей Петрович, выступивший в качестве моего опекуна, предъявил им по всем правилам заверенные документы, вводящие меня во владение шестью сотнями крепостных душ, пашнями, лесом, маслобойней и винокуренным заводом.

Село Сретенское в Смоленской губернии он закрепил за моей матерью с условием, что после ее кончины оно перейдет в собственность детей Степана. А пока что на их содержание Алексей Петрович отделил больше половины своей офицерской пенсии. Сам же он поселился в Москве в тесной каморке, во флигеле особняка одного из своих друзей, забрав себе только книги, которых уже тогда было свыше тысячи томов. Жил он очень просто, почти нигде не появляясь, время от времени лишь встречаясь с друзьями молодости: Павлом Ивановичем Голенищевым-Кутузовым, полковником Петром Илларионовичем Сафоновым и Петром Ивановичем Арро, знакомство с которым он вновь возобновил после возвращения в Мосжху.

И именно в этот момент, осенью или в самом конце 1815 года, князь Владимир Хованский посетил дядю в его уединении и сделал ему необычное предложение. Он сообщил, что намерен отправиться с женой и пятилетней дочерью в Европу на довольно длительный срок, не менее полугода. Сын же Александр, по слабости здоровья, их сопровождать не может. Оставлять его на попечение тетушек и нянек князь не намерен. Наслышанный о педагогических талантах Алексея Петровича, он решил просить его стать, как ои выразился, „наставником“ восьмилетнего Сашеньки. Князь предложил дяде жить в его московском доме в качестве хозяина, препоручив ему всю прислугу. Жалованье, предложенное князем, намного превышало скромные потребности Алексея Петровича. Кроме того, отдельная сумма выделялась на покупку книг и препаратов для опытов.

Дядя, взяв несколько дней на обдумывание, согласился. Спустя полгода князь написал, что они с Софьей Петровной предполагают задержаться во Франции еще на несколько недель, после чего, возможно, отправятся в Италию, после чего предложил Александру с наставником переехать в подмосковную — село Старбеево, где можно оборудовать настоящую химическую лабораторию. Дядя, привязавшись за это время к доброму и отзывчивому мальчику, не раздумывая долго, согласился. А в дальнейшем уже и сам Александр не хотел расставаться со своим учителем более, чем на один-два месяца, в течение которых он жил с отцом и матерью в Петербурге или в Москве. Князь с княгиней по-прежнему много времени проводили за границей, оставив свой московский дом и подмосковную на попечение управляющего, которому было дано четкое указание выполнять все приказания Алексея Петровича, почитая его наравне с хозяевами.

Видя дядю в то время в Москве, я нашла его сильно постаревшим, но бодрым и большей частью в спокойном и даже веселом расположении духа. Он нашел в Александре благодарного ученика и с радостью передавал ему свои знания, полученные не годами, проведенными в заграничных университетах, но постоянным самообразованием. Сам он мне сказал как-то, что столь счастливым в своей жизни он был лишь два или три раза. Но именно эта счастливая жизнь была прервана трагическим происшествием, которое, вероятно, и стало причиной…»

На этом ксерокопированный текст заканчивался; похоже, читал я его зря, ломая глаза на всех этих завитушках, которыми графиня без зазрения совести украшала половину букв, другую половину делая похожими друг на друга, я так понимаю, для красоты и гладкости почерка. И при этом старушка Апраксина не написала ничего, что бы мне могло помочь Разве что упоминание о Жеребцове и Голенищеве… Как-ни- как Александр Жеребцов в 1802 году создал «французскую» масонскую ложу «Соединенных друзей», а Павел Иванович Голенищев-Кутузов был в начале XIX века мастером стула ложи «Нептун». Ну уж лучше бы я диссертацию дочитал, может быть, там что полезное… Батюшки святы!!! Отзыв-то я вчера из ректората не забрал! Бегом одеваться, есть еще полтора часа до встречи с Куардом.

В ректорате вместе с заверенным отзывом мне передали записку с просьбой зайти в деканат юридического факультета. Там секретарша декана, строгая, а может быть, просто злая на свои прыщики девушка не глядя сунула мне бумажку, подписанную замдекана по учебной работе. В бумажке мне предлагалось в течение недели предоставить в деканат программу моего спецкурса и понедельный план лекций с указанием рекомендуемой литературы и вопросов к экзамену. То ли привет от Сергея Сергеевича, то ли так просто, от нечего делать, начали гайки закручивать. Плакала моя богатая идея «свободного» курса. Нет, в Испанию, в Испанию… или в альмаматерь? Черт его знает, но пока что надо машину ловить, на встречу ехать. Я позвонил Куарду, попросил прощения и предупредил, что опоздаю минут на десять — пятнадцать.

Почему-то Куард выбрал грузинский ресторан на Остоженке. Машину, кстати, можно было и не брать, на метро быстрее бы получилось, чем в новых московских пробках. Проскочив фонтан у входа и кое-как справившись с тяжелой деревянной дверью с кованой ручкой, я шел по маленьким зальчикам, оформленным обрывками старых газет, объявлениями полувековой давности и рисунками мелом, среди деревянных столов и ветвей искусственного винограда, пока не набрел на Куарда, сидевшего за столиком на каком-то деревянном балкончике.

Я присел за столик и еще раз извинился. Он, казалось, не обратил никакого внимания ни на само опоздание, ни на извинения, ни на мой виноватый вид. Лишь спросил, не возражаю ли я против сделанного им заказа: салат, лобио, долма. Я не возражал. Неожиданно хмурый официант принес лаваш и «Rioja Reserva Koto de Imas» 1993 года. Положив свою пластиковую папку на стол, я заметил, что рядом с Куардом лежит его черная кожаная папка для документов.