Запретный рай - Лора Бекитт

Она прошла в хозяйскую спальню, где на вбитых в стену гвоздях, за небольшой ширмой висели платья хозяйки. Гардероб не отличался разнообразием; впрочем, у Эмили не было времени выбирать.

Быстро сбросив с себя одежду каторжницы, она облачилась в темно-синее платье и шляпку с полями и надела туфли. Возможно, если она пройдет по улицам в таком виде, патрулю не придет в голову ее останавливать, хотя и было достаточно поздно для того, чтобы порядочная женщина появлялась в поселке в одиночестве.

С другой стороны, Эмили не знала, куда идти. У нее не было никого, кто согласился бы ей помочь. Разве что Келли?

Остров простирался в длину и ширину примерно на двести миль, и половина этого пространства была покрыта зарослями, в которых скрывались чудом уцелевшие коренные жители. Эмили была наслышана об их нелегкой участи: несчастных аборигенов не просто сгоняли с насиженных мест; случалось, белые охотились на них с собаками ради развлечения, как на диких животных.

Она шла мимо крытых тростником глинобитных коттеджей, возле входов в которые кое-где висели фонари. Напротив церкви стояло большое каменное здание — тюрьма, а возле нее возвышалась большая черная виселица. Эмили знала: здешний суд непременно решит, что именно там ей и место.

В другое время она сказала бы, что ей все равно, но сейчас в ней теплилась смутная надежда на то, что все будет так, как предсказала Ребекка. Она была готова прорваться сквозь пространство и время, пылала решимостью совершить невозможное.

Эмили знала: как только будет обнаружено, что она совершила, зазвенит колокол, звучавший всегда, когда сбегал кто-то из каторжников.

Она благополучно прошла мимо патруля; как и предполагала Эмили, полиция не стала останавливать прилично одетую женщину.

Ноги сами несли ее к «Колонии». У Келли была небольшая каморка при заведении, и Эмили надеялась, что подруга сможет спрятать ее до утра.

Она побоялась войти в таверну: там горел яркий свет и слышались громкие голоса.

Обойдя здание, она толкнула дверь кухни. Здесь тоже работали ссыльные. Она надеялась, что даже если они поймут, в чем дело, то не станут ее выдавать.

Две кухарки с удивлением уставились на хорошо одетую женщину Эмили не стала терять времени:

— Прошу, позовите Келли!

Та пришла почти через четверть часа. Она не сразу узнала Эмили, а, узнав, встревожилась:

— Что случилось?

— Я ранила мистера Даунинга. А возможно, убила, — спокойно сказала Эмили.

— Он приставал к тебе?

— Да.

Келли прикусила губу.

— Твои дела плохи. Что думаешь делать?

— Пока не знаю. Ты согласишься укрыть меня до утра?

— Попробую. Только если полиция явится в «Колонию», они непременно заглянут ко мне!

— Хорошо, я уйду.

— Нет, оставайся. Я у тебя в долгу, — сказала Келли и отвела Эмили в свою тесную комнатку.

— Как видишь, здесь негде спрятаться. Надеюсь, если придет полиция, я успею тебя предупредить.

Таверна гудела, подобно пчелиному улью. Из-за стены доносился звон посуды, гул голосов, хлопанье дверей. Эмили не знала, сколько прошло времени, когда раздался звон колокола, извещавший об опасности.

Почти тут же на пороге появилась Келли.

— Они идут сюда. Я знаю, как это бывает. Станут расспрашивать посетителей, не видел ли кто чего-либо или не слышал. И, конечно, обыщут все комнаты, а прежде всего — мою и других ссыльных.

— Что же мне делать? Куда идти?

— Беги на берег. Единственная возможность — спрятаться на каком-нибудь судне. Хотя рано или поздно полиция доберется и до кораблей. Скорее всего, они прикажут не выпускать суда из гавани, — сказала Келли, развязывая принесенный с собой узел. Там были кенгуровая куртка, парусиновые штаны и пара грубых башмаков. — Надень это. В своем платье и легких туфельках ты далеко не убежишь.

Поспешно переодевшись, Эмили расцеловала подругу.

— Желаю тебе стать первой женщиной, сбежавшей из Хобарта! — сказала та и протянула Эмили бутылку с ромом. — Глотни. Это придаст себе сил.

Днем береговая линия с лесом корабельных мачт была хорошо видна издали, но сейчас ее окутывал мрак. Небо казалось светлее земли: на нем можно было разглядеть и проходящее через зенит созвездие Ориона, и стоявшую над северным горизонтом Большую Медведицу, и Магеллановы Облака.

Эмили бежала, не оглядываясь, готовая в любую минуту услышать позади шаги людей и собачий лай. Кровь шумела у нее в ушах, как океанский прибой, и сердце гулко стучало в груди. Ей было жарко, и от бега, и от рома.

Вдоль берега колыхались фонари, над океаном висела яркая плоская луна, но здесь было пусто и тихо. Слышались только плеск волн да тихий шепот ветерка в зарослях у самой воды. Мореходы предпочитали проводить ночь в таверне, а не на борту своих кораблей.

В гавани было много судов, в том числе китобойные парусники, на которых служил сброд, какой никогда не взял бы на борт капитан приличного торгового судна. Попасть на такой парусник для женщины было бы равносильно мучительной и позорной смерти.

Эмили искала судно, могущее стать раковиной, где она могла бы укрыться, как полинезийский бог, который несколько тысячелетий плавал по невидимому океану, познавая свою сущность, чтобы затем создать новый мир.

Приехав в Париж с Моаной, Морис Тайль не знал, смеяться ему или плакать. Сложности начались сразу, как только они высадились на материк. Моана в диком ужасе шарахалась от лошадей и ни за что не желала садиться в дилижанс. Она признавала единственный способ путешествия — морем, и чтобы доказать, что они никак не смогут добраться до Парижа по воде, Морису пришлось потратить немало времени.

Очутившись в столице, Моана задавала множество забавных вопросов. Например, каким образом парижанам удалось придать горам столь правильную форму, да еще так выдолбить их изнутри, что там появилась возможность жить. Морис постарался объяснить, что это вовсе не горы, а дома, построенные из камня, но, похоже, она не поверила.

Моана воспринимала город, как живой организм, растущий и меняющийся по своим законам, а его обитатели представлялись ей персонажами некоего фантастического сна. Она говорила, что у Парижа непонятная душа и холодное сердце.

Она привыкла к теплу, а здесь дул холодный ветер, шли дожди. Она всю жизнь носила только юбку из тапы, а в Париже ей пришлось облачиться в неудобное, стесняющее движения платье. Хорошо еще, что Моана видела такую одежду на Эмили.

Она пыталась ловить знакомые звуки и образы. Так, уличный шум напоминал ей гул морской раковины, а мостовая казалась похожей на океанское ложе. Она удивлялась, почему в Париже так мало зелени и такое «узкое» небо. Впервые увидев снежинки, не могла поверить, что они неживые. А однажды Морис увидел, как она осторожно трогает травинку, пробивавшуюся меж камней тротуара.