Нездешние - Роберт Джексон Беннетт

«Она вьется по плато, между скалами, деревьями, оврагами и… и кое-чем, чего я описать не могу».

Эти слова про «не могу описать» зацепили Мону. Как будто Парсон ожидал, что ей встретится что-то непостижимое для него. А она, хоть и не слишком хорошо знает Парсона (и теперь вряд ли узнает), догадывается, что для него в мире осталось мало белых пятен. Старик, похоже, мастер все понимать, и если что-то его ставит в тупик…

Выступив из тени скалы, Мона оказывается у подножия холмика с белой колонной. Та торчит над вершиной, возвышаясь примерно на двенадцать футов. На вид сделана из металла, только неясно, выкрашена в белый цвет или сам металл белый. Мона не взялась бы определить, давно ли она стоит – если осталась от Кобурнской, то эта штуковина старше Моны, – однако на ней не видно ни щербин, ни потертостей.

Непонятно, почему при виде этой высокой белой колонны у нее волосы встают дыбом. Просто слишком уж она безупречна. Как те ветряки в западном Техасе – чуждые и красивые неземной красотой. Только здесь еще хуже – этой штуке тут делать нечего, однако вот она стоит, подмигивая фиолетовым огоньком.

Мона размышляет, как поступить. Не зная на то причин, она убеждена, что здесь опасно. Столб занят каким-то неосязаемым делом, на манер бесконечно вращающегося ветряка.

Браня себя за безрассудство, Мона все же решается проверить. Мигающий на вершине огонек ее завораживает, гипнотизирует. И она поднимается к столбу, стараясь не замечать, как сводит желудок, – ничего глупее придумать она не могла.

Колонна невысока, но вблизи превращается в башню над головой. Мону подташнивает: у нее сбилось ощущение пропорций. И еще что-то не так… тени на земле…

Не дойдя двадцати футов, Мона останавливается. Во рту неприятный электрический привкус, какой бывает, если лизнуть батарейку. Присев на корточки, она изучает колонну. Вершина гладко закруглена, словно на холме установили торчком большущую белую пулю. И огонек все мигает, хотя не видно ни лампочки, ни хотя бы отверстия в белой облицовке. Если, конечно, это облицовка.

Мона настораживает ухо. Колонна гудит – издает тихий, чуть пульсирующий электрический гул. Мона облизывает губы. Может, ей это кажется или кисловатый привкус во рту нарастает и отступает в такт гудению?

Отбросив с лица волосы, Мона вглядывается. Обходит с другой стороны, выискивая на гладкой поверхности шов, заклепку или винт. Ничего такого не находит, но смотреть трудно, волосы все лезут в глаза. Ветер здесь не унимается ни на минуту.

А потом он вдруг замирает, наступает затишье. Но волосы все так же застилают глаза.

Прижав их, Мона с недоумением смотрит, как волоски возвращаются в прежнее положение.

Взглянув на свои руки, она видит, что и здесь каждый волосок стрелкой указывает на колонну. Подумавши, она осторожно отделяет одну прядь и с изумлением наблюдает, как ее кончик медленно нацеливается на белую колонну.

«Статическое электричество, – соображает она. – Какой же безумной мощности поле вокруг этой дряни, если действует на таком расстоянии?»

Проверяя глазами, влияет ли поле на что-то еще, Мона осознает, что не так с тенями: солнце на востоке, светит ей в спину, а все тени протянулись к ней. Отступив на несколько шагов в сторону, Мона вносит поправку – все тени направлены от колонны. Как будто та излучает яркий свет, невидимый глазу, но отбрасывающий тени.

Ближе к этой гадости ни на шаг, решает Мона. Если не хочешь через неделю умереть от рака. И сюда-то она сдуру полезла.

– Нечего об этом думать, – говорит она себе, разворачивается и возвращается на дорогу. До вершины столовой горы уже не так далеко. Пожалуй, меньше часа ходу, и чем дальше она уйдет от этой штуковины – как бы она ни называлась, – тем лучше.

Мона быстрым шагом направляется прочь от столба, но через десяток-другой шагов у нее начинает течь из носа и глаз. Остановившись, она отсмаркивается и идет дальше, но дело все хуже. Похоже на аллергическую реакцию: все ткани черепа и слизистые раздуваются воздушным шаром. Заходясь кашлем, Мона возвращается к подножию взгорка и присаживается на камень отдышаться.

Приступ слабеет. Мона растирает горло, гадая, что бы это могло быть. В жизни у нее не случалось никакой аллергии. Отчего бы теперь вдруг?

Глотнув воды, она встает и вновь направляется к дороге. И примерно на том же месте глаза начинает жечь, она чихает, еще и еще – чихает с болью, обдирая горло.

Шепотом выругавшись, Мона падает на четвереньки и ползет обратно. И снова через несколько футов приступ проходит.

Отдышавшись, она обдумывает свое положение. Поднимает глаза к белому столбу, невозмутимо моргающему неживым лиловым светом. И проникается к нему все большим недоверием.

– Это твоя работа, сукин сын, – обращается она к столбу.

Тот мигает себе. Мона обжигает его злобным взглядом и снова поворачивается в сторону горы.

«Он не хочет пропускать меня туда», – думает она. Мысль – глупее некуда, она это понимает, но все равно уверена, что не ошиблась. Кто-то установил его здесь отпугивать прохожих. Может, не хотел, чтобы люди приближались к горе с этой стороны. И, если у них имелись механизмы, вот так действующие на людей… ну-ну. Что же обнаружится на самом плато? Мона задумывается, так ли ей хочется продолжать путь.

– А вот и хочется, черт возьми! – сердито бормочет она. Встает, огладывается на белый столб и подтягивает розовые лямки, плотнее прижимая к спине рюкзак. Потом пригибается пониже, приседает, напружинив колени, и очертя голову срывается с места.

Сперва ей кажется, что прорвалась. Она несется с такой скоростью, что наверняка должна была пересечь невидимую черту. Но тут приступ настигает ее груженым товарняком, ударом молнии, десятитонным гнетом, рухнувшим с неба, и она валится носом в землю, как пьяная, и неудержимо чихает, ничего не видя от слез.

«Хрен вам, – думает она. – Не дам себя побить какому-то белому тычку на кочке».

Упершись пятками в землю, она упрямо семенит вперед.

Примерно на шестом шаге раздается резкий громкий хлопок, словно лопнула лампочка, и Мона падает, решив, что эта штука выстрелила в нее, как из катушки Теслы. Но все уже кончилось. Глаза больше не горят, и жжение в носу и в горле тоже проходит. Сев на землю, Мона глубоко, размеренно дышит. Кожа у нее покраснела и припухла, будто она искупалась в отбеливателе. Надо надеяться, это скоро пройдет.

Как видно, она пробилась сквозь барьер, установленный этой штукой. Оглянувшись на белый столб, Мона награждает его грязным ругательством и возвращается на то место, где сошла с дороги.

За холмом с колонной ярдах в двухстах или трехстах еще один холмик, и на нем, чтоб ей провалиться, горит такой же фиолетовый огонек.

Мона не ошиблась. На далеком холме стоит вторая колонна. И, если бинокль не врет, есть и третья, с такого расстояния тонкая, как волосок. Все три выстроились в линию, отделяя столовую гору от долины, и в унисон безмолвно моргают лиловыми огоньками.