Межвидовой барьер. Неизбежное будущее человеческих заболеваний и наше влияние на него - Дэвид Куаммен

Он не смог найти причину болезни, но сумел определить, откуда она распространилась по дому: из рабочего кабинета. Единственное, чем этот кабинет выделялся среди прочих комнат, – в нем стояло около дюжины птичьих клеток, в которых сидели попугаи и вьюрки[102].

Более крупная вспышка случилась в Париже в 1892 г., когда двум торговцам животными привезли пятьсот попугаев из Буэнос-Айреса. Заразились сами торговцы, несколько их клиентов, потом их родственники, знакомые и один из лечащих врачей. Шестнадцать человек умерли. Вскоре болезнь объявилась в Германии, Нью-Йорке и универсальном магазине (где продавали и птиц) в Уилкс-Барре, штат Пенсильвания. В 1898 г. болезнь вспыхнула на ежегодной выставке Берлинского союза любителей канареек, показав, что попугаи и их родственники – не единственные птицы, способные переносить микроб «попугайной лихорадки», чем бы он ни был. (Канарейки принадлежат к отряду воробьинообразных, а не попугаеобразных.) Полдюжины заводчиков канареек заболели, и, как выразилась одна берлинская газета, «трое умерли в мучениях»[103].

Затем наступило затишье – если не в заболеваемости, то, по крайней мере, во внимании, которое получала болезнь. Первая мировая война, за которой сразу последовала великая эпидемия гриппа, дали человечеству в избытке смертей и болезней, так что горя и страхов у них хватало. 1920-е гг. были намного более веселыми и беззаботными, а потом они закончились. «1929 год стал поворотной точкой в возрождении интереса к этиологии пситтакоза у людей», – гласит одна историческая справка по заболеванию[104]. Этиология, вот в чем суть. Вспышки приходят и уходят. 1929 год, не считая биржевого краха и общего упадка настроения, отличался тем, что случаев попугайной лихорадки стало столько, что поиски причины заболевания превратились в острую необходимость.

Лиллиан Мартин из Аннаполиса стала первой заболевшей в этой новой волне, и, хотя она в результате выздоровела, другим не так повезло. The Washington Post продолжала отслеживать историю, сообщая о смертях от попугайной лихорадки в Мэриленде, Огайо, Пенсильвании, Нью-Йорке, а еще – в немецком Гамбурге. 13 января главный врач США отправил телеграммы главам служб здравоохранения в девяти штатах, запросив помощи в отслеживании ситуации. Через две недели, когда появились сообщения о случаях в Миннесоте, Флориде и Калифорнии, президент Гувер объявил эмбарго на ввоз попугаев. Директор бактериологического бюро департамента здравоохранения Балтимора, делавший вскрытия заболевшим птицам, заболел и умер. Сотрудник Гигиенической лаборатории, входившей в состав Службы здравоохранения США, заболел и умер. Этот лаборант помогал ученому Чарльзу Армстронгу с экспериментами по передаче болезни между птицами в подвале лаборатории. Рабочие условия были, мягко говоря, неидеальными: две маленькие подвальные комнатки, заполненные перепуганными попугаями, которых держали в мусорных баках, затянутых сверху проволочной решеткой; повсюду летали перья и птичий помет, а шторы регулярно смачивали антисептиком, чтобы сдерживать воздушно-капельную передачу. Да, это вам не BSL-4. Чарльз Армстронг заболел, но не умер. Девять работников Гигиенической лаборатории, которые вообще не входили в подвал с птицами, тоже заболели. Директор лаборатории, поняв, что по зданию свободно курсирует микроб, вызывающий пситтакоз, вообще запер ее на замок. Затем он спустился в подвал, усыпил хлороформом всех оставшихся попугаев, а также морских свинок, голубей, обезьян и крыс, участвовавших в тех же экспериментах, и выбросил трупики в мусоросжигательную печь. Этого смельчака-администратора, не стеснявшегося лезть в гущу событий, описанного в одном источнике как «высокого, с угловатым, как у Линкольна, лицом»[105], звали доктор Джордж Маккой. По причинам, объяснимым только чудесами иммунной системы и причудами судьбы, доктор Маккой не заболел.

Эпидемия пситтакоза 1930 г. постепенно шла на спад, и сопутствующая ей пситтакозная паника – тоже, пусть и медленнее. 19 марта исполняющий обязанности министра ВМС США издал общий приказ по флоту – всем морякам избавиться от попугаев. Джордж Маккой снова открыл Гигиеническую лабораторию, Чарльз Армстронг выздоровел, и поиски причины заболевания продолжились.

43

Примерно через месяц виновника удалось найти. Им оказалась маленькая бактерия с необычными свойствами, чем-то похожая на микроба, вызывающего тиф (Rickettsia prowazekii), так что она получила название Rickettsia psittaci. Откуда она взялась? В начале эпидемии 1930 г. источником больных птиц назвали Аргентину; эмбарго президента Гувера закрыло болезни этот путь в Штаты. Но затем латентный пситтакоз обнаружили в некоторых коммерческих питомниках Калифорнии, где разводили длиннохвостых попугаев для внутреннего рынка, а это означало, что американские заводчики держали у себя эндемический резервуар инфекции и распространяли ее путем торговли с другими штатами. Так что было выдвинуто предложение уничтожить все зараженные стаи, а затем восстановить популяцию с помощью здоровых птиц из Австралии. Это казалось логичным по двум причинам. Во-первых, волнистый попугайчик, птица, которую мы в Америке называем «длиннохвостым попугаем» (parakeet), имеет австралийское происхождение, широко распространена там в диком виде и называется у них «budgerigar». Во-вторых, сама Австралия (несмотря на обилие птиц из семейства попугаевых) считалась свободной от пситтакоза. Если заводчики создадут стаи заново из здоровых диких птиц, то у американских покупателей уже не будет риска заразиться пситтакозом. По крайней мере, именно такой была идея.

Пара американских ученых, несмотря на эмбарго, получила разрешение ввезти груз из двухсот австралийских волнистых попугайчиков, пойманных в окрестностях Аделаиды. Они хотели провести эксперимент – заразить импортированных птиц, чья иммунная система не сталкивалась с американским штаммом пситтакоза. Но когда одна из птиц вскоре по приезде умерла, ученые, вскрыв ее, обнаружили бактерии Rickettsia psittaci. Еще они заметили, что и некоторые другие птицы, на вид здоровые, являлись латентными переносчиками этой инфекции, как и попугаи калифорнийских заводчиков. Это открытие вызвало новые опасения – что еще может прятаться в других птичниках, зоопарках и зоомагазинах по всей Америке? А также ясно дало понять, что Австралия совсем не так «чиста», как казалось.

И тут на сцене появился Фрэнк Макфарлейн Бёрнет, великий австралийский ученый. Бёрнет был сложным, одаренным, своенравным человеком и одной из важнейших фигур в истории изучения инфекционных заболеваний. Позже он получил рыцарское звание, Нобелевскую премию и множество других почестей, но имя в изучении зоонозов он сделал себе задолго до этого. Он родился в 1899 г., вторым из семи детей, в школе был необщителен и упрям, читал Герберта Уэллса, не одобрял неглубоких моральных взглядов отца, предпочитал коллекционирование жуков другим, требующим более активного общения с людьми занятиям, презирал соседей по комнате, прочитал в энциклопедии о Чарльзе Дарвине (и тот стал его героем), заставил себя (несмотря на отсутствие спортивных талантов) стать неплохим игроком в крикет, а в аспирантуре стал агностиком. Карьера в церкви ему не светила, к юриспруденции он относился неоднозначно, так что выбрал медицину. Он сначала прошел врачебную подготовку в