Призраки истории - Сергей Баймухаметов

Понятны чувства воеводы Аверкия, подвергнутого опале и насильственно постриженного в монахи при власти Бориса Годунова. Но умудренный жизнью келарь Авраамий хотя бы в глубине души должен был осознавать, что это Шуйские начали смуту на Руси. Но написал иначе. И тем самым жестоко отомстил Борису Годунову. Очевидно же, что именно книга (печатное слово!) Авраамия утвердила молву о причастности Бориса Годунова к смерти царевича Дмитрия…

Авраамий Палицын и после свержения с трона своего покровителя царя Василия Шуйского остался келарем Троице-Сергиева монастыря и вообще — значительным лицом. Авраамий был в составе посольства 1610 года к польскому королю Сигизмунду. Когда выборные от церкви и боярства во главе с митрополитом Филаретом и боярином Голицыным просили царем на Русь польского королевича Владислава, сына Сигизмунда. Но перед этим они были в Москве у патриарха Гермогена и получили простую, но ясную инструкцию — королевич Владислав должен креститься в православии, а если нет, то не будет патриаршего благословения. А будет порушение всему Московскому государству и православной вере. Патриарх Гермоген напутствовал послов стоять «за православную христианскую веру неколебимо». Но Сигизмунд не согласился на крещение своего сына Владислава в православии, да и вообще, он сам хотел быть королем объединенного огромного государства, превратив Русь в польское воеводство. Переговоры зашли в тупик.

Однако не у всех. Как водится, посольство прибыло со многими дарами. Очевидец отмечает, что самые богатые подарки преподнес келарь Авраамий: серебряный позолоченный двойчатый кубок, золотный атлас и сорок соболей. Сигизмунд был премного доволен, обласкал Авраамия и даровал его монастырю охранную грамоту на землю и все другие права. С тем Авраамий в январе 1611 года, получив все для своего монастыря, и отбыл в Москву. А посольство осталось. В плену. Но надо для справедливости заметить, что такой хитрец, как Авраамий, был не один. Думный дворянин Сукин, дьяк Васильев и еще 43 человека уехали, получив от короля «грамоты и другие пожалования».

Разумеется, их поведение расценили как предательство, измену. И прежде всего — поведение Авраамия, не последнего человека в посольстве. Через десять лет выйдя из польского плена, глава посольства митрополит Филарет, став патриархом и «Великим Государем Руси», покарает Авраамия. Может, и напрасно. Потому что Авраамий к тому времени стал другим.

Тотчас по возвращении Авраамий решительно меняется и становится яростным врагом поляков. Что тому причиной — неизвестно. Можно лишь предполагать. То, что Авраамий умен и образован, — несомненно. Знатный, облеченный властью — то есть привык решать и вершить большие дела. Прагматик, можно сказать — беспринципный. Такой человек мог резко изменить поведение, прийти к совершенно определенному выводу, со стороны посмотрев на результаты переговоров, трезво осмыслив происходящее на Руси и в Польше. А ситуация была такая… Сигизмунд не желает перехода Владислава в православие и даже сам хочет на московский трон. Но церковь никогда не примет на московском престоле католического царя, тем более короля. Значит, тупик. И судя по обстановке в стране, у поляков нет никаких перспектив закрепиться в Москве и на Руси. А значит, пока не поздно, надо заглаживать свой промах, свой сговор с Сигазмундом — и присоединяться к тем, кто против поляков.

Наверно, так размышлял Авраамий. Он об этом в книге ничего не пишет. Вообще не пишет о том, что вступил в сговор с Сигизмундом. Своя рука — владыка! Что хочу — то и пишу…

Так или иначе, с 1611 года Авраамий участвует в составлении и рассылке грамот по всей Руси с призывом подняться на борьбу с поляками, идти на помощь Москве. В книге он пишет, что это он сочинял, рассылал и прочее. Из других же источников, в частности из «Жития Дионисия», известно, что грамоты эти сочинялись в келье архимандрита Дионисия и чуть ли не под его диктовку (свидетельство попа Ивана Наседки). И никакого первенства Авраамия в том не было.

Но он несомненно участвовал. И грамоты — были! И на них откликнулась Русь. В том числе и Кузьма Минин.

Авраамий пишет сам о себе в третьем лице, называет себя «старцем Авраамием». И получается — чуть ли не главным спасителем Руси был этот самый «старец». Что сразу вызывает большие сомнения.

Авраамий там — везде. Все князья-бояре обращались за советом к нему. Всех мирил и вразумлял он. Чуть где плохо — зовут «старца Авраамия». Например, в знаменитой битве у Крымского брода, когда гетман Ходкевич одним ударом «сотни и полки все смяша, и втоптал в Москву реку», когда казаки Трубецкого отказались идти на помощь полку Пожарского, когда судьба битвы за Москву висела на волоске, Минин и Пожарский, оказывается, послали за ним. Он приходит и видит «князя Дмитрия и Козьму Минина и многих дворян плачющихся…» Он идет в табор к казакам, стыдит их, воодушевляет призывами постоять за отечество и православную веру, после чего «И поидоша ecu в бой». Причем шли в бой с кличем «Сергиев! Сергиев!». То есть Авраамий прославляет таким образом не только себя, но и свой монастырь. Что, конечно, похвально. Но малоубедительно. Клич «Бей!» вообразить легко, а вот клич «Сергиев!» — трудно. Потому что в бою такое просто не выговаривается…

Но этот эпизод именно в таком виде стал достоянием широких читателей, потому что его едва ли не дословно повторил С. М. Соловьев в своей «Истории России с древнейших времен».

По книге Авраамия Палицына получается, что на этом бой и закончился и войска литовского гетмана Ходкевича отошли на Воробьевы горы. А поскольку это сражение было решающее, то следует, что победа в нем и над поляками вообще — заслуга Авраамия.

В Никоновской же летописи тот день 24 августа описан иначе. Во-первых, специально за Палицыным никто не посылал. Он там уже был: «В то время прилучился быть в полках у князь Дмитрея Михайловича Пожарсково Троицкому келарю Аврамию Палицыну, и пойде в таборы к казакам и моляша их, посули им многую монастырскую казну…». То есть казакам пообещали — и дали! — деньги, церковное золото!

Во-вторых, — и это самое главное — после атаки казаков сражение не закончилось. Казаки снова ушли в свой табор, пехота залегла по рвам и ямам. Как отмечает летописец, «всею ратью стали плакать и молиться». Ударь в этот момент Ходкевич — поражение неминуемо, и неизвестно, как бы все дальше сложилось. Но тут свое слово сказал Кузьма Минин. Он с отрядом в триста дворян перешел через Крымский брод и напал на поляков. Те побежали. Другие ополченцы, видя успех атаки, устремились за Кузьмой. Гетман Ходкевич отступил на Воробьевы горы, а на следующий день ушел(!?) из Москвы на Можайск — то есть оставил поляков без своей могучей поддержки, один на один с ополчением Минина, Пожарского и Трубецкого. После этого участь поляков в Москве была решена.

Но Авраамий об этом ничего не пишет. Хотя был в тот день на поле боя, все слышал и видел своими глазами. Но изобразил так, что Минин и Пожарский только плакали, а он, Авраамий, остановил казаков пламенным словом (ни в коем случае не обещанием денег!), повел в бой и т. д.