Наследник своенравной магии - Чарли Хольмберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оуэйн залаял. Он завертелся по комнате, не зная, что с собой делать. Не зная, что думать.
– Они наверняка в тюрьме со специальной… défense[14] от магии. В Бостоне или рядом, – он положил камень обратно.
Хвост Оуэйна нервно стучал по полу. Он снова залаял. Петля! Если их повесят, они никогда больше не вернутся домой. А тогда какой смысл? Какой смысл жить, и учиться писать, и творить магию, если он просто снова останется один?
Батист потер густую щетину на подбородке.
Оуэйн бросился в коридор, вниз по лестнице и к задней двери, все еще приоткрытой для него. Он открыл ее лапой и выбежал на холод, огибая дом и выровненный двор, спеша по тропинке к лодке. Он слышал, как Батист окликнул его. Он бежал, пока не добрался до берега.
Лодка Мерритта все еще была там – дозорные увезли его на своей. Оуэйн нервно скакал возле нее, глядя на набегающие волны, на материк вдалеке. Его сердце бухало, и переворачивалось, и колотилось. Холод покусывал подушечки лап.
Приблизился Батист. Оуэйн гавкнул ему. «Мы должны помочь!» Он провел лапой по земле, оставляя косую «П». Затем «О»…
– Я тоже хочу помочь, – сказал Батист, и сердце Оуэйна снова сделало кувырок. Повар приблизился к лодке, затем остановился. – Мы можем добраться дотуда на ней, но не сможем привезти их назад. Она недостаточно большая.
Скулеж когтями вцепился в горло Оуэйна. Он повернулся к Батисту, ожидая решения.
Но его не было.
Оуэйн побежал вдоль берега, как будто так мог отыскать еще одну лодку. Не отыскал. Скулеж превратился в вой, вспугнувший спящего кроншнепа. Оуэйн метнулся обратно к Батисту.
Повар вздохнул.
– Я мог бы попробовать огонь, предупредить тех, кто рядом, дымом. Попросить помощи, – он обернулся, взглянул на ближайшие деревья. – Затем… как же это слово? Confisquer[15] их лодку.
Оуэйн посмотрел через залив. Вспомнил, как стоял под странным фиолетовым снегом с Мерриттом и своим плакатом с буквами. Он все еще помнил, как это пишется. С-Е-М-Ь-Я.
Если Оуэйн хотел, чтобы они были в безопасности, ему придется покинуть безопасное место. Он мог бы это сделать. Он знал, что мог бы. Но там было страшно. Люди там причиняли ему боль.
Но Сайлас Хогвуд ведь умер, так? А Батист его защитит.
Повернувшись к повару, Оуэйн гавкнул. Но повар не мог его понять, а буквы лежали в доме. Повернувшись кругом, Оуэйн осмотрелся. Он не мог зачаровать лодку Мерритта – он мог ненароком разрушить на ней заклятье. Он заметил кусок коры, свисающий с молодой березы.
Поспешив к нему, Оуэйн попытался как следует зацепить его ртом, чтобы оторвать, но все время ударялся своим чувствительным носом. Угол был какой-то странный. И все же он пытался, пока рука Батиста не коснулась его шеи. Он отошел, и Батист занял его место, схватил кору и оторвал ее. Она была с его безымянный палец в длину и три раза столько же в ширину.
– Ты хочешь это? – спросил он.
Оуэйн взял кору в рот и потрусил обратно к тропе, где уронил ее на землю. Приготовившись, он сосредоточился на ней и подумал: «Большая».
Кора содрогнулась, когда ее охватили чары изменения, расширяя и удлиняя ее. Оуэйн мог изменить размер и цвет чего угодно, до некоторой степени, и он направил первую способность на кору, пусть даже и чувствовал, как от побочных эффектов захрустел позвоночник. И все равно он был сосредоточен на коре, выращивая ее до размеров дыни, тележки, лодки. Края были загнуты как надо. Закончив, он тяжело задышал и стоял неподвижно, ожидая и молясь, что его ноги выпрямятся. Иногда это происходило быстро, иногда медленно, в зависимости от того, что он делал.
– Ух ты, – Батист прикоснулся к огромному куску коры. – Немного стянуть и смазать жиром… может поплыть. Мы могли бы привязать ее к лодке.
Оуэйн помотал головой так сильно, как только позволяла его искривившаяся шея. Он мог заставлять вещи двигаться. Он мог оживлять вещи. Только… в процессе он мог оказаться в замешательстве. Он мог напугаться.
Батист присел рядом с ним на корточки, гладя его выгнутую спину. Оуэйн заскулил – не потому, что прикосновение причиняло боль, а потому что он боялся. Так боялся.
– Мне нужно будет найти тюрьму, где их держат, – пробормотал Батист. – Но я это сделаю.
Повар оставался с ним, пока его скелет не собрал себя заново.
Затем они оба вернулись в дом, чтобы принести все остальное, что понадобится им для поездки.
* * *
Хюльда не могла придумать худшего способа провести воскресенье, чем в тюрьме.
В первую ночь в этом ужасном месте все стало реальным. Ей выдали тонкое одеяло, щеголявшее дырами. Хоть на нем и было несколько пятен, оно все же казалось не так давно стиранным. Очевидно, для заключенных чувства приличия не существовало, потому что ей приходилось фактически жить в одной комнате с двумя мужчинами. В камеру не принесли ни кушетки, ни подушки – были лишь эта длинная каменная скамья и пол. Учитывая, что ее вина в чем-либо еще не доказана, это казалось чрезмерным. И ей пришлось спать в корсете! Не то чтобы она стала бы переодеваться в ночную рубашку, если бы ей ее дали. Приватность – это только для свободных. Единственные моменты, когда она получала хоть йоту уединения, – это один раз утром и один вечером, когда ее вытаскивали из камеры и вели в туалет, но это все равно делалось при усиленной охране, а между ней и ими была лишь тонкая деревянная дверь. Это было унизительно.
Если бы не Мерритт, она бы сдалась уже в субботу. Лишенная сна, замерзшая, неуверенная в собственном будущем. Она не знала, чего ожидала, – что кто-то войдет и скажет, что это все было недоразумением, и отпустит ее, или, может, она проснется от этого кошмара и поймет, что все это было лишь дурным сном. Но холодное утро с холодным скудным завтраком ввинтило всю серьезность ситуации прямо ей в кости. Мерритт старался относиться к этому проще, и, по крайней мере, разговоры с ним помогали ей сосредоточиться на других вещах – насколько вообще можно переключить мысли на что-то другое, когда ты со всех сторон окружен клеткой для людей. Хюльда не могла понять, правда ли Мерритт был так расслаблен в этой ситуации или просто очень хорошо маскировал собственное