Мир всем - Ирина Анатольевна Богданова

Подготовка к вступлению в пионеры шла полным ходом: мы повторяли стихи, песни, ходили строем под барабанную дробь и, конечно, разучивали наизусть пионерскую клятву. В последней редакции, утверждённой бюро ЦК ВЛКСМ от 9 января 1946 года, она звучала так:

«Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей обещаю, что буду твёрдо стоять за дело Ленина-Сталина, за победу коммунизма.

Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины».

Вчера директор школы показала мне стопку пионерских галстуков, которые старшие ребята будут повязывать на грудь новым пионерам. Помню, перед моим собственным приёмом в пионеры я целую ночь постоянно вскакивала и проверяла, не смялся ли нарядный воротничок на школьной форме и на запачкался ли накрахмаленный мамой белый фартучек. А потом после торжественной линейки я бежала домой в расстёгнутом пальтишке, чтоб прохожие видели мой пионерский галстук, и замирала от счастья и гордости.

Сегодня третьим уроком шло чтение, и, конечно, мы читали рассказы о пионерах-героях. Я рассказывала мальчикам об отважном партизане-разведчике Вале Котике, когда посреди урока дверь распахнулась. Мой взгляд выхватил бледное лицо Колиной мамы. Цепляясь рукой за косяк, она искала глазами Колю, и её взгляд безостановочно метался из стороны в сторону.

Отложив газету с рассказом, я обеспокоенно спросила:

— Мария Васильевна, что произошло?

Как рыба на поверхности, она раскрыла рот, но вместо звуков смогла только глотнуть воздух и так и застыла, подпирая плечом дверь. Чья- то рука отодвинула её в сторону, и в класс шагнул высокий солдат с вещевым мешком за плечами. От худобы шинель колоколом болталась на его плечах, приоткрывая часть шеи. Небритая щетина подчёркивала впалость щёк, перетекая к впавшим глазницам с тёмными веками.

Я спросила:

— Товарищ, вам кого?

С тем же успехом я могла бы разговаривать со статуей полководца Суворова, потому что солдат даже не глянул в мою сторону. Он пристально смотрел на детей, и вдруг с последнего ряда из-за парты сорвался Коля, и его крик разрезал воздух, как острая бритва:

— Папка! Папка вернулся!!!

— Коля, сынок!

Коля обнял отца крепко-накрепко — не оторвать. Он прижимался к нему руками, ногами, животом, терся щеками о колючую шинель, насквозь пропахшую запахом махорки и паровозного дыма.

Дрожащими руками отец гладил его по голове и плакал. Плакала я, плакала Мария Васильевна, в коридоре всхлипывали директор школы и уборщица.

— Папа, ты не убит? Ты живой? — в сотый раз спрашивал Коля, и каждый раз отец, срываясь на хрип, подтверждал:

— Живой я, живой. Ошибка вышла с однофамильцем.

Назавтра Коля пришёл в школу сияющий, как медный самовар, и с самого порога звонко выкрикнул:

— А мы с папой вчера ух какую груду дров накололи! А мама нам пирог испекла! Антонина Сергеевна, я папе рассказал, как вы нас учите дорожному движению, и он сказал, что вы молодец!

Я посмотрела на его счастливую рожицу с улыбкой от уха до уха и поняла, что крыса в портфель отменяется.

* * *

Этот майский день выдался самым обыкновенным, ничем не примечательным. Утром, как часто случается, в кухне началась перепалка между хозяйками. Заводилой обычно выступала горластая весовщица Нюрка из третьей комнаты. В этот раз она сцепилась из-за спичек с соседкой Наташей из десятой комнаты.

— Говорю тебе, не брала! — недовольно отбрехивалась Наташа. Она заправляла свой примус, и по кухне плыл терпкий запах керосина.

— Как же не брала, если вечером в коробке лежало двенадцать спичек, а сейчас десять! Ты одна видала, куда я коробок сунула!

Хотя спички были в дефиците, я удивилась, что Нюрка их ежедневно пересчитывает. Мне такое в голову не приходило. На майские праздники наш барак накрыл общий стол во дворе, и Нюрка с Наташей, обнявшись, пели на два голоса про синий платочек. Мы праздновали весело, шумно и дружно, поэтому мелкие коммунальные стычки я почитала за утреннюю разминку.

Не обращая внимания на кухонные баталии, я налила в умывальник воды, по ощущениям чуть теплее, чем в колонке на улице. Ненавижу умываться ледяной водой. Иногда, когда хватало времени вскипятить чайник, я позволяла себе долить в умывальник кипятка, и тогда мылась долго, тщательно и с удовольствием. Недавно один из умельцев нашего барака раздобыл где-то треснувшую фаянсовую раковину и приспособил её вместо таза, куда сливалась вода. Но самое главное — к раковине он приладил кусок шланга и вывел его на улицу, в канаву, таким образом отпала необходимость выносить после себя использованную воду. Слава техническому прогрессу и народной смекалке! Жаль только, что подобное новшество касалось умывальника одной комнаты, остальным оставалось смотреть и завидовать.

Расширяя крохотное пространство, нашу каморку заливали потоки солнечного света — преддверие ленинградских белых ночей. Лена уже ушла на работу. Как обычно, мой завтрак состоял из жидкого чая без сахара и нескольких сухарей, я любила их размачивать в чае. Я окунула сухарь в чашку, откусила и внезапно поняла, что сегодня увижу Марка. Не знаю, каким образом у людей генерируются предчувствия, но я совершенно чётко осознавала свои ощущения. Если бы я встретила Марка сразу, после того, как вернулся отец Коли, то поговорила бы с ним без отчуждения, но Марк не появлялся, и я продолжала терзать в уме воспоминания о нашей нелепой встрече в доме у Леонидовых.

Закончив завтрак, я решила, что, если представится случай, то сменю гнев на милость.

Но день катился по проложенным рельсам — работа, проверка тетрадей, подготовка к следующим занятиям, и никакой Марк на горизонте не вырисовывался. В шесть часов вчера я укутала платком кастрюльку с пшёнкой для Лены — мы питались вскладчину, и решила, что успею сбегать в баню на Павловской улице. Единственная на всё Колпино баня работала до девяти вечера.

Последнее время стояла тёплая погода, и деревья успели покрыться клейкими светло-зелёными листочками. По обочинам дороги сквозь покрывало из пожухлой травы пробивались головки мать-и-мачехи. Солнце ещё не планировало закатываться на покой, но луна уже взошла и стояла на другой стороне неба, терпеливо ожидая своей очереди на дежурство.

Где-то далеко звучали переборы гармони, разливая по округе вальс «Амурские волны». Навстречу мне спешили пешеходы. Девочки играли в классики и прыгали на одной ножке. Мальчишки в луже пускали кораблики-щепочки.

Приземистое здание бани когда-то имело жёлтый цвет, теперь ставший грязно-серым. Под застрехой крыши со стен клоками отваливалась штукатурка, но в окнах уже сияли новенькие стёкла, на две трети закрашенные белой краской, и люди из бани выходили, словно