Мистическое кольцо символистов - Мария Спасская

Раскрыв планшетку, ротмистр Шалевич конспектировал за Чурилиным все, что тот считал нужным сообщить по поводу описываемого места преступления. Сквозь прозрачные занавески пробивалась луна, заливая млечным светом кожистые листья фикуса. Рядом с фикусом топтался коридорный, первым обнаруживший трупы и вызвавший полицию. Закончив с описанием, Чурилин обернулся к коридорному.

– Насколько я понимаю, номер сняли до завтрашнего дня. Скажите, любезный, отчего вы решили заглянуть сюда уже сегодня? Вас что-то насторожило?

– А как же-с, насторожило, – нехотя откликнулся зачесанный на прямой пробор малый, шмыгая мясистым носом.

– И что же именно?

– А все. После обеда пришла барыня, попросила ключи, чтобы занять номер до завтра. Я дал ей ключ от двести двенадцатого.

– Что за барыня? Как она выглядела?

Молодец молчал, настороженно косясь на киноаппарат. Затем приблизился к Чурилину и, тронув за синий форменный рукав, доверительно шепнул:

– Вы бы, вашеблагородь, распорядились, чтобы этот перестал снимать. Не люблю я. Еще болезнь какая прицепится, сглаз али порча.

– Герман Леонидович, голубчик, разверните камеру в другую сторону. Свидетель смущается, – улыбнулся фон Бекку Чурилин. И, обращаясь к коридорному, напомнил: – Про внешность барыни хотели рассказать.

– Обныкновенная внешность. Одета дорого, по-барски, в нарядной шляпке, лицо скрывает плотная вуалька.

– Волосы какие? Темные? Светлые?

– Говорю же, в шляпке она была.

– Имя, конечно, вы не спросили.

– У нас не принято-с. Раз уж постояльцы платят вперед, хозяин именами не интересуется. Больше ничего о барыне не знаю, хоть режьте меня.

– А голос у нее какой? Высокий? Низкий?

– Ага, говорила она как-то коряво, словно бы и по-русски, да не по-русски.

– С акцентом?

– Ну да. С ним.

– Взгляните внимательно, это она на кровати?

– Да вроде она. А может, и та, вторая.

– Была еще и вторая?

– Само собой, была. А как же ж! Когда первая барыня забрала ключ и поднялась в номер, вскорости пришла еще одна барыня, и тоже как будто не русская. Она вот светленькая была, как будто светится вся изнутри. Спросила про первую. Сказала, что ее подруга и что первая барыня ее ждет. Я предложил проводить, но светленькая отказалась и поднялась наверх сама. Потом из двести двенадцатого позвонили и заказали вино. Я отнес заказ и отдал той, что пришла первой.

– Лица вы опять не рассмотрели?

– Так ведь не раздевалась она. И шляпку не снимала. Открыла дверь, забрала поднос и велела уходить. Дала на чай и больше не звонила. А в пять часов пришел к ним барин. Был он с цветами, с розами, вот с энтими, которые загадили весь пол, и тоже спросил про двести двенадцатый номер.

– Вот этот барин? – кивнул за ширму Чурилин.

Коридорный оставил в покое лист фикуса, который до этого теребил, и робко приблизился к покойнику. Перешагнул через лежащую на полу вазу, и, стараясь не замочить штиблет, вытянул шею, всмотрелся в льняные, слипшиеся от крови кудри, обращенное к потолку мертвое бородатое лицо, и утвердительно кивнул.

– Точно, он. Этот барин, хоть режьте меня.

Доктор закончил с дамским телом на кровати и переместился к ширме, дожидаясь, когда свидетель отойдет в сторону, чтобы начать осмотр. Коридорный вернулся к окну, и доктор принялся за дело.

– И что было потом?

– Известно что. Я предложил проводить, но барин отказался, на чай не захотел давать. Таких господ я отлично знаю-с, такие за полушку удавятся.

– Вторая барыня на чай вам тоже не дала, а вы о ней по-доброму отзываетесь, – ехидно заметил ротмистр.

– Сравнили, тоже! – иронично присвистнул мужик. – От светленькой барыни словно бы солнечные лучи исходили. Как же еще о ней отзываться?

– Давайте не будем отвлекаться, а то до завтра не управимся, – строго взглянул на ротмистра Чурилин, и тот, хоть и собирался продолжить дискуссию, сразу же смолк.

– Поднялся барин, значит, в двести двенадцатый номер, – продолжил повествование коридорный, – и я про них забыл. Заказов много было из других номеров, пока всех обслужил, умаялся. К тому ж топтался тут один, в костюме и клетчатой фуражке, про барина с букетом все расспрашивал. К кому пошел, да в какой номер.

Я говорить не хотел – у нас заведение порядочное, нет такого правила, чтобы клиентов обсуждать, да только вижу – бежит вдруг мимо светленькая барыня. Глаза – как у оленя. Я говорю – вот эта барыня тоже давеча двести двенадцатым номером интересовались. Ну, парень наверх и стреканул. Я, ясное дело, дунул за ним. Мы вместе подбежали к двести двенадцатому, а там – дверь нараспашку, и вот такой вот коленкор. Я сразу вниз и вам звонить, а паренек тот еще раньше меня вниз спустился и побежал следом за барыней.

– Ну что ж, благодарю, любезный, – проговорил Чурилин. И, обернувшись к доктору, спросил: – Роман Никандрович, вас ждать?

– Езжайте с Богом, Василий Степанович, у меня тут дел еще хватает. И поторопите там, пусть поскорее экспертов присылают, пока следы не затоптали.

Оглядевшись по сторонам и удостоверившись, что ничего не забыто, Чурилин вышел из номера. За ним, застегивая планшетку, последовал ротмистр Шалевич. Последним, пятясь задом и не переставая стрекотать киноаппаратом, покинул место преступления фон Бекк.

Задом спустился по лестнице, фиксируя на пленку все, что попадается на пути, поблагодарил ротмистра за придержанную дверь, вышел на улицу и, продолжая снимать, забрался в машину. Севший за руль ротмистр тоже попал в кадр, как и досадливо поморщившийся Чурилин.

– Перефразируя предсмертную записку «мадемуазель Витроль», – проговорил фон Бекк, – так и хочется воскликнуть: «Ты умер, Лев, и теперь нам никогда не узнать, зачем подговорил поэтов Рюмина и Зорина похитить маленькую Лизу!»

– И вы поверили двум фиглярам? – скептически усмехнулся ротмистр. – Они же врут! Интересничают! Сговорились человека хорошего оклеветать, и рекламу себе делают! Их никто так и не узнает, хоть десять стихов в альманахе Брюсова опубликуй. А привлекли к себе внимание – и вот, пожалуйста! По московским салонам только о них и станут говорить. Но если Рюмина и Зорина как следует прижать, они, голубчики, под пытками всю правду выложат!

– Болеслав Артурович, остановитесь! – повысил голос сыщик. – Сколько раз я просил не переходить допустимых границ!

– А я что? Я ничего, – натягивая кожаные краги, кротко взглянул на Чурилина ротмистр. – Я просто так. Гипотетически.

– Прошу вас, ротмистр, поехали уже, – взмолился следователь сыскного управления.

По дороге неугомонный оператор делал панорамную съемку залитой огнями вечерней Москвы. Двигаясь от Садового кольца к Разгуляю, они проехали горбатый железнодорожный мост, миновали храм Апостолов Петра и Павла в Басманной слободе и, свернув в распахнутые ворота, устремились к утопающему в зелени особняку, окруженному многочисленными хозяйственными постройками и флигелями. Главный дом был погружен во мрак, лишь окна правого крыла на первом этаже мерцали уютным светом.