Катушка синих ниток - Энн Тайлер

– Ой, мамочки!

Миссис Уитшенк спокойно резала бамию.

– Я подумала: «A-а, теперь понятно, – рассказывала дальше Меррик, – просто я уже мертвая». И тогда только проснулась.

– А машина с откидным верхом? – спросила миссис Уитшенк.

– Что? – Меррик замерла, не успев донести сигарету до рта.

– Машину ты видела с откидным верхом?

– Как ни странно, да.

– Если снится, что ты в машине с откидным верхом, это значит, что скоро ты совершишь серьезную ошибку, – сказала миссис Уитшенк.

Меррик с комическим изумлением посмотрела на Эбби.

– Интересно, что же это за ошибка, – процедила она.

– Но если машина обычная, значит, тебя повысят по службе.

– И вот, поди ж ты, мне как раз приснилась с откидным! – Меррик хмыкнула. – Но только весь мир знает, что ты категорически против моей свадьбы, так что зря стараешься, Линии Мэй.

Меррик часто так обращалась к матери – «Линии Мэй». И тон выдавал всю ее неприязнь к недостаткам матери – к ее слегка гнусавому голосу, мешковатым платьям, деревенским «аданако», «колидор», «сендерей». Эбби переживала за миссис Уитшенк, но та нисколько не обижалась.

– Я просто так, – мягко отозвалась она и положила горсть брусочков бамии в миску с молоком.

Меррик глубоко затянулась и пустила дым в потолок.

– Ну все равно! – бодро произнесла Эбби, обращаясь к Меррик, – от такого сна приятно проснуться, а?

Меррик невнятно промычала что-то в ответ, глядя вверх, на вращающиеся лопасти вентилятора.

Вдруг раздался девичий голос:

– Мерр, ты где?

Меррик села прямо и крикнула:

– На кухне!

Хлопнула сетчатая дверь, и через секунду в дверях появились Пикси Кинсайд и Мэдди Лейн, обе в бермудах, Мэдди – с бледно-голубой косметичкой «Самсонайт».

– Меррик Уитшенк, ты еще в халате!

– Я вернулась с вечеринки в три утра.

– Мы тоже, но сейчас почти десять! Ты что, забыла, сегодня у нас пробный макияж!

– Я помню. – Меррик затушила сигарету. – Пошли займемся.

– Здравствуйте, миссис Уитшенк, – запоздало сказала Пикси. – Привет, м-м, Эбби. Позже увидимся.

Мэдди лишь чуть махнула рукой, словно протирая стекло. Девушки втроем вышли, Меррик стучала каблучками. Внезапно воцарилась тишина.

– Видно, Меррик сейчас страшно нервничает, – помолчав, выдала Эбби.

– Нет-нет, она всегда такая, – весело откликнулась миссис Уитшенк, закончив резать бамию и шумовкой размешивая в молоке кусочки. – Маленькая вечно огрызалась, а теперь большая огрызается. И ничего тут не сделаешь. – Она начала перекладывать бамию в кукурузную смесь. – Иногда мне кажется, что есть всего три-четыре типа людей, и они то и дело встречаются нам в жизни, понимаешь, о чем я? Люди легкие и люди тяжелые, и мы все натыкаемся на них да натыкаемся. Меррик, например, вылитая моя бабушка Инман – всегда недовольна, язык как бритва. И меня она не любила. А вот ты, ты у нас всем сострадаешь, совсем как моя тетя Луиза.

– Да, – ответила Эбби. – Я понимаю, о чем вы. Это что-то вроде реинкарнации.

Миссис Уитшенк протянула:

– Нууу.

– Только внутри одной жизни, а не за несколько жизней.

– Вот как… – пробормотала миссис Уитшенк, а потом спросила: – Деточка, а не поможешь ли?

– Конечно!

– Возьми из холодильника кувшин с водой и эти вот бумажные стаканчики и отнеси рабочим, будь добра. Наверняка они страсть как хотят пить. И скажи, что ланч будет рано. Заждались небось.

Эбби встала и прошла к холодильнику. Чулки неприятно липли к ногам. Вот глупость, зачем она надела их в такую жару?

Проходя через холл, она услышала, что мистер Уитшенк разговаривает по телефону на веранде.

– Ближе к вечеру? Какого хрена? – бушевал он. – Мать твою, Митч, у меня тут пять человек тебя дожидаются, чтобы ты им втолковал, как пень убрать!

Эбби на цыпочках дошла до двери, решив, что он смутится, если поймет, что она слышала, какими словами он ругается.

На улице воздух обхватил ее щеки теплым полотенцем. Доски крыльца отдавали горячим лаком, но ласковый свежий ветерок – необычный для этого времени года – сдувал со лба влажные волосы, а кувшин с водой, который она прижимала к себе, холодил руки.

Лэндис где-то раздобыл вторую бензопилу, и они с Эрлом распиливали самые толстые ветки на поленья для камина. Дэн и Уорд рубили ветки потоньше и относили их в огромную кучу у дороги, Ред поставил колоду и разрубал поленья на четвертушки. Подошла Эбби. Все прекратили работать, Эрл и Лэндис выключили пилы. Повисла звенящая тишина, в которой ее голос прозвучал на удивление отчетливо:

– Кто-нибудь хочет воды?

– Не откажусь, – сказал Эрл.

Все отложили инструменты и обступили ее. Уорд без рубашки выглядел непрофессионалом, и они с Дэном оба сильно раскраснелись. Ред очень много работал целое лето, но даже у него по лицу ручейками стекал пот, а Эрл и Лэндис взмокли так, что их голубые хлопковые рубашки казались темносиними.

Эбби раздала бумажные стаканчики, наполнила их водой. Мужчины, одним глотком осушив, снова протянули стаканчики, когда она еще разливала первый круг, и до середины третьего, помимо «спасибо», никто ничего не говорил. Потом Ред спросил:

– Ты случайно не знаешь, папе удалось поймать Митча?

– По-моему, он сейчас с ним по телефону разговаривает.

– А я говорю, надо взять да и повалить эту штуку.

– А я не хочу, чтобы Митч пришел и стал ныть, что мы ему только напортили.

Дэн и Эбби смотрели друг на друга. Волосы Дэна были влажными, и от него замечательно пахло чистым потом и табаком. Эбби внезапно посетила крайне тревожная мысль: у нее же нет красивого белья! Одни простые белые хлопчатобумажные трусы и лифчики с крошечной розочкой посередке. Она отвела глаза.

– Приветствую! – К ним, протиснувшись меж кустов азалии на границе с соседним участком, направлялся грузный мужчина в костюме из сирсакера[37]. Под его белыми ботинками трещали ветки.

– Здравствуйте, мистер Беркелоу, – отозвался Ред.

– Интересно, вы вообще в курсе, во сколько ваши ребята начали сегодня работать?

Ответил Лэндис:

– В восемь.

– В восемь, – повторил мистер Беркелоу, сверля Реда взглядом.

Лэндис пояснил:

– Тогда мы с Редом и Эрлом начали, а остальные уж после подтянулись.

– В восемь часов утра, – раздумчиво проговорил мистер Беркелоу. – В воскресенье. Выходной день. По-вашему, это допустимо?