Штрафбаты Гитлера. "Живые мертвецы" Вермахта - Андрей Васильченко

Наконец, я прибыл в Козель для участия в боях на Одерском фронте. Там во время безуспешной контратаки я был ранен и попал в русский плен. Но уже в июне 1945 года сбежал из лагеря для военнопленных, так как больше не мог молча выслушивать причитания моих соплеменников. Никто из них не знал больше меня о наших же зверствах, которые мы чинили в отношении «большевистских недочеловеков». Им было рискованно напоминать об этом, так как дело могло закончиться самосудом».

Предположение, что подобный печальный личный опыт определял душевное и психическое состояние солдат 500-х батальонов, а стало быть, приводил в конце войны к ярко выраженному протесту против военного принуждения, является в корне ошибочным. Хотя, как указывалось выше, в последние полгода войны в батальонах стали отчетливо проявляться «признаки разложения», источники во всей их совокупности говорят, что солдаты (даже под принуждением) продолжали рассматривать службу как свой военный долг. Георг Понтер писал, ссылаясь на приказ одного из офицеров 334-й пехотной дивизии: «Капитан запаса Фог сообщает о ночной атаке 500-го батальона на советские позиции в Крапице, приблизительно в 25 километрах к югу от Оппельна. В итоге плацдарм вплоть до моста по течению Одера вновь перешел в наши руки». Опираясь на тот же самый источник, можно отметить, что Крапиц «был самым беспокойным участком на фронте, который удерживался 334-й пехотной дивизией». Но до конца марта 1945 года этот район удерживался именно 500-м батальоном.

Пауль В. сообщал о другой успешной операции на отрезке Крапиц — Козель: «В феврале 1945 года я был назначен в разведку. Мы получили приказ уничтожить три противотанковых орудия за русской линией фронта. Во время вылазки мне прострелили бедро, а еще я был ранен осколком фанаты в голову. После успешного уничтожения советских орудий я был представлен к званию обер-ефрейтора, награжден Железным крестом первого класса и бронзовым знаком «За ранение». Позитивные отзывы — с точки зрения Вермахта — давал офицер Хорст X. из второго батальона (Фишер), в свою бытность разжалованный за «высказывания, подрывающие боеспособность». Он писал: «Мы получали хорошую и абсолютно новую униформу и амуницию, но нам не выдали никакого оружия… Эшелон шел 13 дней. Проехав через Братиславу, мы прибыли на плацдарм в Козеле (Нойкирх — Верхняя Силезия). Уже на вокзале Нойкирха мы попали под обстрел. Тогда мы устремились в канцелярию Доросселыилага, где разжились ручными фанатами, саперными лопатками, а каждый третий обзавелся винтовкой и боеприпасами. В ночь с 6-го на 7-е мы вышли на позиции… Кто-то спросил о бывших званиях. Когда никто не ответил, я произнес, что был командиром взвода. Мы продолжали лежать на позициях трое суток. Днем нельзя было двигаться, а ночью русские попытались атаковать. Затем дважды они пытались выбить нас с позиций днем, но все их атаки были отбиты. Продовольственное снабжение было сносным.

Количество потерь не очень высокое. Наша группа в те дни сделала очень многое. Дисциплина и товарищеские отношения были на должном уровне».

Читаем дальше: «На этом участке фронта мы никогда не строили укреплений. Как только советское давление ослабевало, нас тут же перебрасывали в другое место. Один марш навсегда останется в моей памяти. Люди были смертельно уставшими. Как только мы делали привал, то все разбегались по окрестным домам. Когда надо было продолжать путь, приходилось бегать по окрестностям и собирать их как разбредшихся баранов. Но относительно немного людей воспользовалось этой возможностью, чтобы сбежать. Тот, кто не хотел сражаться, уже давно дезертировал. Неопытных солдат убили или ранили, поэтому в батальоне оставались только бывалые вояки, которые умудрились пройти через «болотные лагеря» и штрафные батальоны.[30]

Как видим, на Восточном фронте «испытуемые солдаты» проявляли большую готовность сражаться. Также здесь было меньше дезертиров, нежели на Западном фронте. Столь существенная разница может объясняться тем, что в плену у союзников немецкие солдаты имели больше шансов на выживание. По сообщениям разыскной службы Немецкого Красного Креста, в октябре 1944 года в 291-м и 292-м гренадерских батальонах без вести пропало 52 человека. По состоянию на апрель 1945 года эта цифра составляла около 900 человек.

Но какие причины заставляли сражаться солдат, которые, пройдя ФГА и лагеря, прекрасно понимали, что война была давно проиграна? Здесь перемешивались воедино различные обстоятельства, поэтому в большинстве случаев лучше было бы рассматривать пример конкретного солдата. Во-первых, надо указать на судебный террор, который имел наиболее яркое проявление именно на этом участке фронта. Дело в том, что это было непосредственно связано с назначением командующим группы армий «Центр», генерала Фердинанда Шёрнера. В армии о нем шла дурная молва. Военные за глаза называли его не иначе, как Фердинанд Кровавый. В частях ходила печальная присказка: «Тот, кто потерял свое подразделение, одной ногой уже стоял у кучи песка». Поясню. Кучи песка использовались как пулеуловители во время расстрелов на фронте. Насколько данный контроль был строг, Фернанд Конан узнал, пробыв всего несколько дней в одном из 500-х батальонов. Этот житель Люксембурга был призван в Вермахт в октябре 1942 года, после оккупации его страны Германией. Осенью 1943 года он использовал свой первый отпуск, чтобы сбегать с Восточного фронта. Он намеревался перейти к бельгийским партизанам. Однако его планам не было суждено сбыться. Он побывал и в Эмсовских лагерях, и в форте Торгау. Лишь только в конце 1944 года он оказался в 500-м батальоне. Один интересный факт о быте «болотных лагерей» и тюрем Вермахта. По прибытии в один из Эмсовских лагерей он весил 68 килограммов. Во время взвешивания в форте Торгау, весы показали 44 килограмма. Но вернемся на фронт. В феврале 1945 года Конан оказался в окрестностях Крапица. Он вспоминал: «Ежедневно я стоял на посту по 20 часов. Свое здоровье я подорвал еще в лагерях. Кстати, продовольственное снабжение здесь было такое же отвратительное, как и там. Я фактически не отдыхал. Моя нервная система была настолько истощена, что ночью во время сна я бредил. Не знаю, что я там наговорил, когда мой разум был помрачен, но фанатичный командир отделения, который спал в том же самом блиндаже, что и я, рассказал об этом командиру роты. Утверждалось, что я намеревался сбежать и весьма неуважительно отзывался о Вермахте. На самом деле я при первом же удобном случае перешел бы на сторону русских. Меня вырвали из сна и привели к подполковнику, который обозвал меня трусом и вредителем. Принимая во внимание мое поведение и мои судимости, меня должны были расстрелять. Однако я набрался сил и ответил, что я бредил, а на деле даже не помышляя об этих поступках». Поскольку это объяснение оказалось убедительным, то Фернанду Конану сохранили жизнь — его лишь перевели в другую роту.

Тем не менее волю многих 500-х парализовал не только угрожавший в настоящем и будущем террор военно-полевых судов, но и террор прошлого, когда им пришлось испытать на себе ужасы пребывания в тюрьмах и лагерях. Рейнхард Шульце перешел на советскую сторону, так как его смогли убедить в бессмысленности войны. Оглядываясь назад на 1945 год, он признавался, что воспоминания о времени пребывания в заключении сами по себе отгоняли любые мысли о дезертирстве: «Когда перед глазами представал эмсовский лагерь Эстервеген, то я говорил себе, что больше никогда не дезертирую. Я хотел промотать вперед это ужасное, неполноценное и беспомощное существование, мало походившее на бытие человека. Если бы вы были знакомы с адом болотных лагерей, то любые неприятности показались бы пустяками. Я бы с удовольствием оказался на передовой, нежели продолжал пребывать в Эстервеге-не. Этот лагерь был самым ужасным местом, какое только могло существовать на земле. С нами обращались хуже, чем с животными. Когда я снова стал солдатом, то жизнь мне показалась раем».