Опыт борьбы с удушьем - Алиса Бяльская

В Ортачала Женя должна была встретиться с начальником тюрьмы. Для организации этой встречи были задействованы все связи, Реваз беспрерывно переговаривался по телефону, люди приходили и уходили, и, наконец, время аудиенции было назначено. Женя не до конца понимала, зачем ей надо встречаться с начальником тюрьмы, что именно ему говорить, тем более что с Севой она все равно увидеться не сможет – пока шло следствие, свидания с заключенными были строжайше запрещены. Но грузины настаивали, говорили, что это важно для Севы, так как может помочь облегчить ему режим содержания и она, конечно, согласилась. В конце концов, что значат ее сомнения, страхи, ощущение неловкости от того, что ее водят на помочах как маленькую девочку, по сравнению с тем, что происходит с Севой? Если есть хотя бы один шанс, что она может ему помочь, она это сделает. Реваз старался отвлечь ее от мрачных мыслей и говорил не умолкая.

– Я вырос здесь, в Старом городе. Тогда во всем Тбилиси был только один мост через реку – старый Метехтский. Два раза в год по нему перегоняли стада овец: осенью с горных пастбищ на равнинные и весной обратно. Ты представь себе: три дня по мосту идут овцы, движение замирает, невозможно перебраться на другой берег. До сих пор помню крики пастухов, лай овчарок, блеяние овец. Потом несколько дней по улицам ходить было нельзя из-за овечьего навоза.

Они свернули с набережной, оставив позади большой запущенный парк, и петляли теперь по круто взбирающимся в гору узким улочкам, вымощенным булыжником. Дорога вся была в ухабах и ямах, машину трясло.

– Видишь, совсем другой город пошел. Это мы въехали в район Ортачала. Тюрьма почему называется Ортачала? По имени района. Здесь голытьба живет, одни курды. Они наверняка камни из мостовой выковыривают и к себе домой уносят. Черт бы их побрал, этих курдов! С каждым годом их все больше становится, в каждой семье по десять детей. Честное слово, они даже хуже армян!

Женя улыбнулась. Реваз, до слез любивший Грузию и грузин, не выносил соседние народы. «Они все торгаши и воры. Ты приди на базар в Тбилиси, кто там торгует? Армяне, грузинские евреи, азербайджанцы, айсоры и курды. Грузин там нет. Настоящий грузин торговать не умеет и не любит. Он будет в ресторане гулять и друзей угощать. А приедешь в Москву, и там всех кавказцев грузинами называют, и это при том, что на всем большом Центральном рынке ни одного грузина не найдешь!»

– У тебя кто-то сидел в Ортачала? – Молчать дальше было неудобно, и Женя спросила первое, что пришло в голову.

– Нет грузинской семьи, чтобы кто-то не сидел. Мать всегда ходила носить передачи, если не родственникам, то друзьям или просто знакомым. Так у нас, грузин, принято. Но я тебе скажу, что я с малых лет, еще когда совсем мальчишкой был, хотел художником стать. А здесь особый район, его еще наш великий Нико Пиросмани любил рисовать. Посмотри его картины, это все Ортачала. Таких мест, как здесь, во всем Тбилиси не найдешь. Возле тюрьмы всегда была толпа. Люди с утра собирались у ворот, ждали, может, удастся увидеть своих, передать им что-то с воли, послать весточку. Я в сторонке стоял и рисовал, потому что здесь такие лица можно было увидеть, такие типажи. Остальные в Авлабар за натурой ходили, а я в Ортачала.

Ровно в семь Женя и Реваз с тяжелыми сумками в руках подошли к воротам тюрьмы. Там уже толпились люди с баулами, в основном женщины, многие в длинных традиционных черных платьях до земли и черных платках на голове, но были и городские, одетые по-современному. Ждали они недолго, минут через пятнадцать служащая открыла железную дверь с решеткой, и они вошли в помещение для передач.

Женя оглядела комнату. Вытянутое помещение метров тридцати с выкрашенными в сине-белый цвет стенами. Краска давно уже выцвела, куски штукатурки кое-где отвалились. Вдоль стен стояли ряды деревянных стульев с откидывающимися сиденьями и чугунная скамейка с толстыми деревянными рейками, тоже выкрашенная в голубой цвет. Центр комнаты занимал огромный деревянный стол с покрытой листом цинка столешницей. На стенах были развешаны объявления: перечень разрешенных и запрещенных продуктов, информация о правах осужденных, объявление конторы адвокатов и еще что-то по-грузински. Перед окошками приема передач выстроилась очередь. Женя обратила внимание на вошедших вместе с ними юношу и девушку, удивительно похожих друг на друга. Им было не больше восемнадцати лет. Пара сразу же подошла к оцинкованному столу, вытряхнула содержимое своих сумок и начала разворачивать каждую карамельку и складывать в прозрачный полиэтиленовый пакет. Когда дело дошло до сигарет, молодым людям на помощь пришли две пожилые женщины – каждую пачку надо было вскрыть и вынуть оттуда фольгу.

Женя замерла, не зная, что делать; Реваз, кажется, тоже растерялся. Он что-то по-грузински спросил у женщин, ему ответило несколько голосов.

Оказалось, что надо сначала написать заявление с описью передаваемых продуктов и вещей. Кроме того, требовалось разобрать всю передачу, вплоть до чая, но руки у Жени тряслись и не слушались. Женщины из очереди встали рядом и помогли ей. Они делали это настолько спокойно и органично, будто так должно быть, словно этому учат с детского сада.

Еще минут через сорок наконец открылось окно приема передач, и все разом замолчали. Приемщица взяла собранные заранее заявления и скрылась. Еще через двадцать минут она снова открыла окно и выкрикнула из списка первую фамилию. Очередь еле двигалась. Когда дошла очередь Жени, она назвала фамилию Севы и просунула в маленькое окошко продукты и вещи. Тут она поняла, почему это забирает столько времени. Мало того, что приемщица взвешивала каждую вещь, она еще их протыкала, разрезала и надламывала. Наблюдая, как она методично протыкает специальным шилом каждый бульонный кубик, Женя не выдержала.

– Девушка, дорогая, помилосердствуйте. Мало вам, что вы ограничиваете вес и количество передач, хотя это, по-моему, полнейшее беззаконие. Я передаю посылку своему мужу, который находится под следствием, а значит, он юридически не виновен. Вину признает только суд! Так вы еще наказываете всех нас, родственников, а ведь мы точно законопослушные граждане. Что вы тянете время, зачем все эти манипуляции с продуктами, что такого ужасного может быть внутри батона сырокопченой колбасы?

Приемщица остановилась и с удивлением посмотрела на Женю.

– Если у вас есть жалобы, пишите в Москву, – с сильным грузинским акцентом сказала она.

Реваз оттер Женю плечом и улыбнулся в окошко приторной улыбкой.

– Никаких жалоб нет. Просто человек из Москвы, пока не все понимает.

– Калбатоно, зачем ругаешься? Она сейчас начнет каждую сигарету проверять, мы тогда до закрытия не успеем, – зашептали женщины в очереди Жене. – Ты молчи и делай, как все, так быстрее всего будет.

Несмотря на три часа, проведенные в очереди, чтобы сдать передачу, до встречи с начальником тюрьмы еще оставалось немного времени. Женя проводила Реваза до машины, на встречу она должна была идти одна, без сопровождения.

– Начальник тюрьмы – большая милицейская шишка, в чине полковника. Обычно по Кавказу они майоры, не выше. Но Ортачала – исполнительская тюрьма, поэтому нужно, чтобы начальник в высоком чине был, – сказал Реваз с непонятной для Жени гордостью.