Предатель рода - Джей Кристофф

Но вместо сражений под пылающим небом судьба уготовила ей совсем другую роль.

Каори сочла ее идеальной для других задач. Она была достаточно молода, чтобы отучиться от провинциальных привычек, достаточно красива, чтобы привлекать вниманием более скучного пола, но не настолько красива, чтобы выделяться из толпы. И ее начали готовить для иного поля битвы, ничуть не менее опасного, чем то, где сражаются железные самураи и бусимены. Этим полем битвы стал дворец – с полами из полированной сосны, c шуршащими веерами и струящимися портьерами из кроваво-красного шелка.

Каори выросла при дворе сёгуна и была воспитана как высокопоставленная дама. Поэтому она стала новым сенсеем Мичи. Час за часом, день за днем. Уроки музыки. Поэзии. Философии. Танцев. Ужасающая, бессмысленная скука чайных церемоний, хитросплетения изысканной моды, умение владеть собой, красиво говорить, держать лицо. Затем ее стали обучать владению другим оружием. Инсинуации. Распространение слухов. Подслушивание. Чтение по губам. Флирт. Секс. А когда мысли об этом начинали пугать ее долгими бессонными ночами, она вспоминала своих кузенов, обезглавленных на улице, бездну в глазах дяди, когда он вонзил лезвие себе в живот и взрезал себя справа налево, и страх исчезал – это была слабость маленькой девочки, которая погибла вместе со своими родными на деревенской площади.

– Помни, – выдыхала она. – Помни Дайякаву.

Ее переправили ее в Йаму, а оттуда – в Киген. Заплатили целую кучу железа искусному мастеру, чтобы он набил ей новые ирэдзуми, украсившие ее тело так, как заслуживала женщина ее воспитания. Она играла роль единственной выжившей дочери благородного семейства Тора, убитого в огне повстанцами Кагэ, которая пришла молить Первую Дочь о милости теперь, когда Тени отняли у нее всё, чем она была. И леди Аиша смотрела на нее узкими гадючьими глазами, когда Мичи рассказывала свою историю: по щекам текли фальшивые слезы, дрожала нижняя губа. Это было прослушиванием на роль в самом опасном грядущем предательстве, которое готовилось в Шиме.

А потом леди улыбнулась.

– Ты идеальна, – произнесла она.

Бунтарка. Предательница. Служанка. Сестра. Бесклановая. Кагэ. Ничто. Никто.

Граница между тем, кем Хана была и кем хотела быть, с каждым днем становилась всё более размытой. На закате, когда наступали сумерки, она снимала одну маску, как змея сбрасывает кожу, скомкав, бросала в угол и надевала новую, поводя плечами и надеясь, что походит на себя прежнюю.

И никогда она не чувствовала себя более живой.

По ночам она часами бродила по дворцу даймё. Наблюдала, как проходят приготовления к свадьбе, как приводят в порядок комнаты для лордов кланов Дракона и Феникса и огромных свит, которые они притащат с собой. Прислушивалась к тиканью пауков-дронов. Наблюдала за дворцовыми бусименами, другими слугами, домоправительницей и ее хмурым напудренным лицом. Осторожная походка. Опущенный взгляд. Склоненная голова. Она играла роль низкородной Вонючки, которую никто не видит, не слышит и которая никого не волнует. И она считала дни до того момента, когда у них не будет выбора.

Дни она проводила в компании Акихито в своей комнате. Большой человек наблюдал за улицей со своего места у подоконника, Хана сидела на кровати. И они говорили о революции, о светлом будущем и далеких мечтах. Он был как минимум лет на десять старше нее и лучше знал этот мир. Но когда он смеялся, она чувствовала его смех у себя в груди. Когда он рассказывал истории об охоте на арашитору, она страшно переживала. Она наблюдала, как он вырезает прекрасные фигурки из глиняных блоков или из сосны, а Леди Солнце так подсвечивала его профиль, будто обожала его. И Хана думала о юношах, которых знала – неловких и неуклюжих, которые не умели говорить и не держали обещаний. И она задавалась вопросом, на какие еще трюки способны руки Акихито.

Он спал в углу, используя тонкое одеяло вместо подушки, и ложился как можно дальше от нее. А когда на закате она просыпалась, он уже уходил.

Два дня назад она попросила Дакена последить за ним. Скорее из любопытства, чем из беспокойства. Оказалось, что Акихито проводил дни на Рыночной площади в тени Пылающих камней. Почерневшие колонны, стойкий запах сгоревших волос, пепел, который завывающий ветер сметал в углы, словно сам Фудзин стыдился этого зрелища. Алтарь, где чистильщики Гильдии сжигали детей в борьбе против «нечистых». Место, где застрелили Черного Лиса, где Хана видела, как Танцующая с бурей убила сёгуна Йоритомо прямо перед ней, остолбеневшей от удивления.

Сейчас площадь была уставлена памятными табличками, вырезанными из дерева, камня и глины. Грязный ветер трепал венки бумажных цветов. Сотни имен, написанные сотнями рук. Дань уничтоженным гайдзинам, Черному Лису, сыновьям и отцам, погибшим на войне за границей. Акихито продолжал вырезать, иногда устанавливал новую табличку среди других. Дакен не мог прочитать написанные на них имена. Но Хане казалось, что она и так знает.

Сегодня утром, вернувшись домой со смены, она обнаружила на своем матрасе сверток – тонкий черный креп, перевязанный бантом из настоящего шелка. Она развернула его дрожащими пальцами и увидела новую одежду из мягкой темной ткани и пару хороших ботинок дзика-таби. Расческу из нефрита кицунэ и тушь, которую нужно было наносить по краю глаза. Флакон с черной краской. Горсть монет. И под всем этим – четыре слова, написанные неровным почерком, который она очень хорошо знала.

«Люблю тебя, моя сестрица».

Она прокралась в комнату Йоши, но обнаружила, что кровать пуста, а простыни еще теплые. Она по-прежнему улыбалась, когда несколько минут спустя выскользнула из многоквартирной башни, чувствуя на коже отравленный осенний ветер, и отправилась в мрачную и пустую тьму. Дакен брел рядом, и его мысли звучали у нее в голове. Улицы были пустынны, на стенах зданий виднелись темные пятна сажи от выхлопных газов. В тусклом мраке сидели, раскачиваясь взад-вперед над чашами для подаяний, нищие, страдающие черной чумой. Хана вошла в баню на углу, протянула медную куку старухе, зевавшей за стойкой, и села в ожидании.

…опять мыться?

Опять? Последний раз я мылась две недели назад, Дакен.

…и что?..

Да от меня воняет, как из задницы о́ни.

…весь город воняет… помыться – хороший способ быть замеченной…

Будем надеяться.

Старуха кивнула, показывая, что всё готово, и Хана вошла в ванную. Дакен наблюдал за происходящим, сидя на крыше дома. Широкая деревянная кадка была наполнена мутной водой, в воздухе стоял густой пар. Хана сняла грязную одежду и уставилась на себя в залитое туманом зеркало. Она походила на насекомое с тонкими длинными конечностями, под кожей отчетливо виднелись ребра. Слишком плоская грудь, тоненькая шея, на которой на кожаном шнурке висел крошечный амулет, мерцавший в свете свечей. Золотое овальное украшение – вставший на дыбы олень, с тремя крошечными рожками в форме полумесяца. Как бы сильно они ни голодали, каким бы ни было отчаяние, Йоши никогда не позволял ей продать его. Амулет ей подарила мать. Ее ярко-голубые глаза сияли любовью, когда она надела его на шею Ханы на десятый день рождения.