Тибет и Далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - Петр Козлов

По карнизам скал любят держаться каменные голуби (Columba rupestris), а в гуще леса – другие (Turtur Orientalis), иногда сиротливо, протяжно проворкует первый вид или уныло и глухо пробудит тишину второй. Невдалеке, на опушке леса, на высоком можжевельнике кормится дубонос (Mycerobas carneipes), издавая своеобразные звуки. Среди мрачных, угрюмых утесов вдруг на мгновенье появится, словно яркий цветок или бабочка, краснокрылый стенолаз (Tichodroma muraria), на которого я любил засматриваться, в особенности когда эта птичка у меня над головою перелетала поперек ущелья. По горным луговым скатам нижнего пояса кое-где ютились жаворонки (Otocorys brandt[Eremophila alpestris Brandti]); по мокрым лугам, у родников – плиски (Motacilla leucopsis [Motacilla alba leucopsis], Calobates boarula melanope, Budytes citreola), щеврицы (Anthus maculatus [Anthus hodgsoni]) и кулички (Aegialites dubia [Charadrius dubius]).

На высоких, часто, отдельно стоящих елях усаживались черные вороны (Corone macrorrhynchus japonensis [Corvus macrorrhynchus]), тогда как краеноклювые клушицы (Graculus graculus [Pyrrhocorax pyrrhocorax]) забирались в скалы верхнего пояса гор, где с криком стайками вились у ниспадавших каменных стен. Там же попадались и самые быстрые летуны – стрижи (Cypselus pacificus [Apus pacificus]), обыкновенно резким шумом оглашавшие тишину; рядом со стрижами, но чаще ниже их, спокойно реяли вдоль каменных карнизов горные ласточки (Biblis rupestris). По скалам среди леса выдавали себя завирушки (Spermolegus fulvescens [Prunella fulvescens]), а по опушкам хвойной заросли – поползни (Sitta villosa). В мае месяце из глубины леса оригинально неслось «ку-ку» серой кукушки. (Cuculus canorus), а в чаще кустарников раздавалось звонкое пение вертлявой темной птички Pterorrhinus davidi.

По кустам лозы на вершинах в одиночку сидели сорокопуты (Caudolanius tephronotus [Lanius tephronotus]), Otomela phoenicura [Lanius cristatus phoenicurus]); по соседним крутизнам, одетым колючей караганой, я нередко наблюдал мухоловок (Syphia albicilla [Muscieapa albicilla]). Ранним утром, едва вершины гор позолотятся ярким солнцем, как на фоне голубого неба выше гребня хребта кружат могучие грифы – бурый (Vultur monachus [Aegypius monachus]), снежный, или гималайский (Gyps himalayensis) и бородатый; ягнятник (Gypaеtus barbatus). Ко всем этим царственным птицам туземцы относятся с должным уважением и никогда их не стреляют. В заключение перечня птиц гор Ала-шаня можно указать на орла-беркута и большого сокола типа Gennaia, которые наблюдались нами только издали, но которые не попадали в нашу коллекцию; что же касается до сокола-пустельги (Tinnunculus timxunculus tinnmiculus [Cerchneis tinntmculus]) – этого широко распространенного хищника – то он, конечно, и здесь является самою обыкновенною птицею.

Но если бы вы вздумали спросить местного обитателя монгола, какая из птиц в хребте Ала-шань самая хорошая и интересная, то монгол ответил бы вам – «хара-такя», то есть «черная курица», или, по-нашему, голубой, или ушастый фазан (Crossoptilon auritum), за которым монголы так же усердно охотятся, как и за вышеописанным зверем – куку-яманом. Описываемый вид принадлежит к особому роду, отличающемуся отпрочих фазанов присутствием на задней части головы удлиненных пучков перьев. Ушастый фазан ростом гораздо больше обыкновенного фазана, имеет сильные ноги и большой крышевидный хвост, в котором четыре средних пера удлинены и рассучены. Общий цвет перьев тела свинцово-голубой; перья хвоста имеют стальной отлив и белое основание; удлиненные ушные перья и горло белого цвета; голые щеки, равно как и ноги, красные. Самка по оперению совершенно походит на самца, от которого отличается лишь отсутствием на ногах шпор и несколько меньшим общим размером.

Местопребыванием хара-таки служат горные леса, изобилующие скалами. Кормится голубой фазан исключительно растительною пищею и на жировке ходит мерным шагом, держа горизонтально свой великолепный хвост.

Поздней осенью и зимою описываемый вид держится небольшими обществами и, подобно прочим фазанам, садится на деревья. Ранней весною разбивается на пары, занимающие определенную область, в которой выводит молодых.

Гнездо, по словам монголов, делается из травы в густых зарослях, и в нем бывает от пяти до семи яиц.

Ранней весною, лишь только стаи разобьются на пары, самцы начинают токовать. Голос их чрезвычайно неприятный, напоминает крик павлина, только несколько тише и отрывистее; кроме того, описываемая птица изредка произносит особые глухие звуки, отчасти напоминающие голубиное воркованье; будучи же внезапно вспугнут, голубой фазан кричит весьма похоже на цесарку.

«Однако даже в период любви, – говорит Н. М. Пржевальский[143], – у описываемой птицы нет такого правильного токования, как у обыкновенных фазанов или тетеревов. Самец ушастого фазана кричит лишь изредка, с неопределенными промежутками, обыкновенно после того, как уже взойдет солнце, хотя иногда голос этой птицы слышится еще до рассвета или даже днем, около полудня».

Эта прекрасная и в высшей степени оригинальная птица терпит жестокое преследование от туземцев из-за своих длинных хвостовых перьев, идущих на украшение форменных шляп китайских чиновников. Будучи близко знакомы с нравом голубого фазана, местные охотники отлично подметили его привычку почти всегда переходить пешком через гребешки горных увалов; поэтому в определенных местах устраиваются заграждения из валежника и разного лома с одним лишь отверстием для прохода, где и ставится ловушка. Подойдя к вершине гребня, фазан начинает искать способ миновать препятствие, наконец находит предательский проход, вступает на прилаженную дощечку и, скользнув вниз остается висеть, крепко схваченный веревочной петлей за ноги. Багодаря такому нещадному истреблению, притом обладающие даром смышленности, ушастые фазаны держатся весьма строго, и охота на них в горах Ала-шаня представляет большие трудности.

По части насекомых в ущельях западного склона тех же Алашанских гор экспедицией произведены порядочные сборы.

В глубине массива Ала-шаня в скалистых живописных ущельях, прячутся два больших высокопочитаемых монголами буддийских монастыря: Барун-хит и Цзун-хит. Барун-хит, или Западный монастырь, отстоит от Дын-юань-ина верстах в тридцати к юго-востоку и лепится по скатам, у подножья расположенных полукругом горных отрогов Буту-дабан и Гурбун-ула, откуда стремительно вытекает быстрая, звонкая речка Ихэ-гол. По отвесным стенам скал пестрят высеченные и расписанные художником изображения божеств и молитвенных формул, что в соединении с большими и малыми храмами, которых всего семь, белыми субурганами и всякого рода обо и здесь вблизи, и вздымающимися по зеленым командующим вершинам вдали – производит оригинальное и приятное впечатление.

Но как ни великолепен, как ни красив, как ни знаменит Барун-хит, лучшим монастырем монгольского княжества Алаша все же считается Цзун-хит или Восточный монастырь, расположенный верстах в тридцати к северо-востоку от Дын-юань-ина среди лесистых, скалистых увалов, омываемых речками Намага-гол и Барун-гол. Чем дальше мы продвигались в своем пути к северо-востоку от оазиса, тем заметнее редел лес по склонам хребта Ала-шаня. По крутизнам и скалам верхнего пояса гор все чаще пестрели серые каменные россыпи, разрезавшие зеленые площади луга. Наконец, спустившись в бурую балку, обставленную мощными конгломератовыми берегами, инесколько раз переменив направление, следуя по извилистой дороге, я увидел большой храм, ярко блестевший белизною стен и золочеными ганчжирами, обо и многочисленные, развешанные на деревьях мани. Здесь лес снова приобрел прежнюю мощность и живописно одевал склоны прилежащих монастырских холмов.