Большая книга ужасов – 81 - Мария Некрасова

Бабка почти каждый день приносит газеты – «Чтобы ты не сошла с ума», – но боюсь, она добьется обратного эффекта. Мало того что она все так же не реагирует на мои просьбы позвать на помощь, так и в газетах пишут не про меня. Смешная претензия. Знаю. Но попробуй смирись, когда ты мерзнешь в завале с крысами, а люди живут как жили.

Правда, если верить газетам, город все-таки догадывается о ПМ. Только все думают, что это маньяк.

«Слухи о беглом маньяке подтвердились.

В полицию обратилась жена инженера НН с заявлением о пропаже мужа. В его исчезновении подозревают преступника, недавно сбежавшего из тюрьмы, осужденного за убийства. В его старой квартире были найдены человеческие останки…»

Не хочется в такое верить в двадцать первом веке. И это подтверждает мою догадку о ПМ. Та, правда, оставляет одну одежду, но… Значит, не одну одежду. Так что, может, и не было никакого маньяка, его придумали, чтобы было на кого свалить? Прав был Кабан.

Еще была странная статья с заголовком «Преступность ползет вверх», где подробно рассказывалось, как возросла у нас преступность за последние месяцы. Причем не кражи и вот это все, а убийства. И тогда я опять подумала о пятне.

* * *

Бабка в тот день пришла как обычно днем, притащила мне очередную газету и морковку для крысят. Где она это достала – загадка: на морковке был такой слой земли, будто ее откопали из позапрошлогоднего огорода. Пришлось долго отмывать. Я соорудила себе мини-канализацию из куска пластиковой трубы, которую откуда-то принесла Маленькая. Вот уж не знаю, какие у Маленькой были на трубу планы (игрушка для детей или новое гнездо), но я быстро отобрала. Труба достаточно длинная и тонкая, чтобы можно было протолкнуть в глубину завала, а второй, гнутый, конец оставить здесь. Все лишнее теперь сливается в нее, и у меня почти чисто. Беда только, что она тонкая и в любой момент может засориться – но кто об этом думает в моем-то положении? Во мне погиб великий инженер. А вот дрессировщик я паршивый, иначе давно бы уговорила Бабку позвать на помощь.

Бабка выслушала свою газету, подремала и ушла до завтра. Я не знаю, где она ночует, а пригласить к себе неудобно, да и некуда.

Между тем по ночам мне страшновато.

* * *

Когда темнеет, уже нельзя ни почитать (бабка оставляет мне все газеты: часть утаскивает Маленькая для гнезда, частью я укрываюсь сама вместе с одеялом, греют не хуже, а часть перечитываю – ту полосу, где анекдоты), ни позаниматься с мелкими, потому что мамаша загоняет их спать. И тогда на меня наваливается все, что накопилось за эти месяцы и даже, наверное, годы.

Я вспоминаю свою нормальную жизнь – и не верю, что это было со мной. Школьные походы, школьные будни, ссоры с матерью и свою кошку, которая вечно тырит пакетики с чаем, потрошит их, и содержимое валяется по всему дому. А когда я утром пью кофе, ей обязательно надо залезть на колени, но не просто сидеть паинькой, а повертеться, помахать хвостом, окунуть его в мою чашку…

Мозг очень странная штука, и в мои воспоминания неведомо как вклинивается Бабка. Классе в шестом мы с Пашей и Маринкой пошли кататься с горки у шоссе. Горка там крутейшая, больше одного раза не прокатишься, потому что устанешь подниматься. Съезжаешь прямо на дорогу, но это никого не волнует, потому что по нашей дороге ездят примерно две машины в сутки. Мы мелкие были, кое-как забрались, сидим пыхтим, надо ж отдышаться перед спуском… Я это помню отлично: синюю Пашину шапку, царапину у Маринки на щеке (ободралась, пока лезла в гору), свою ледянку с глупым Микки-Маусом (всегда мечтала его стереть, но он постепенно стирался сам, и к тому моменту у него уже не было полголовы). Помню две кривые березы над обрывом (за одну мы держались, чтобы не съехать раньше времени, у нее были длиннющие крепкие ветки) – все помню. А сегодня в это воспоминание вклинилась Бабка. Она ничего не делала, стояла у березы и все. Даже помалкивала. Она не выглядела картинкой, приклеенной на этот пейзаж, – она была настоящей, она там была! Но я точно помню, что не было. Может быть, так сходят с ума?

…А вот на реке я ее, кажется, и правда видела. Еще раньше, совсем мелкая была, еще не познакомилась ни с Пашей, ни с Маринкой, ни с кем из наших, потому что говорила паршиво. Мы с матерью пошли на речку, мы сидели на надувном матрасе и от берега отошли, наверное, метров на пятьдесят, хотя мать утверждает, что гораздо меньше. Я слишком близко подвинулась к краю и ухнула в воду вниз головой.

Там было темно. Вода заложила уши и глаза, я пыталась встать на ноги, но не доставала до дна. А через тысячу лет, когда мать меня вытащила, первое что я увидела – это Бабку. Она полоскала белье на мостках, но подняла голову, чтобы посмотреть на нас. Она была такая же, как теперь, в своем засаленном пуховике, грязноватом цветастом платке, а на дворе лето… Это я точно помню! Старое воспоминание, одно из тех, которые загоняешь подальше, а они всплывают, не вовремя и не к месту. Бабка там точно была. А самое главное – тогда, в тот злополучный вечер, Бабка вышла с нами из автобуса и шла впереди нас. А потом пропала.

* * *

Ночь наваливалась душной подушкой, и в голову лезло всякое. Там, в прошлой жизни, я любила ночь. Тихо, никто тебя не трогает. Можно было тайком от матери потихоньку тупить в Интернете, почитать что-нибудь, даже послушать музыку. Да что там музыку – за все мои бессонные ночи я просмотрела километры фильмов и сериалов. А тут все сериалы в голове, а это, наверное, самый заглюченный компьютер в мире, что запускает по ночам не то, что хочешь ты. Я думала о том случае на реке, когда услышала голоса.

– Ух ты, и камин есть! Разведем костерчик! – Мужской голос, староватый, как у нашего физрука, и, кажется, пьяный.

Почему я тогда не завопила: «Помогите!», я думаю до сих пор. Наверное, от неожиданности. У меня тут не часто бывают гости, а от тех, что бывают, я уже не жду помощи. Но сейчас я понимаю: хорошо, что не завопила.

– С ума сошел – знаешь, какие тут трубы! – Другой голос, помоложе и потрезвее. – И дерева полно. Угорим, не заметишь. И так тепло, не зима.

Я мысленно с ним согласилась, завернувшись плотнее в одеяло. Счастье, что до зимы я тут не проторчу. Я уже приготовилась завопить, но тут первый голос рявкнул:

– Куда башку дел? Ты понимаешь, что его будут искать?

– Да кому он нужен!

– А ты не знаешь, есть у него семья?

И дальше я уже плохо слышала. Двое ругались на весь театр из-за того, что плохо спрятали «башку». Низкий голос утверждал, что их поймают сегодня же и они состарятся в тюрьме, другой, помоложе, – что он сам сейчас убьет старика, лишь бы заткнулся.

– Да кто здесь услышит-то? – горячился молодой. – Кто? Эй, есть кто-нибудь?!

Мне отчего-то показалось, что сейчас он поймет, что они не одни. Где-то совсем рядом застучали шаги, скрипнула дверь. Молодой стоял метрах в двадцати от меня и меньше чем в метре надо мной, и я чувствовала его присутствие.

Из-за кроссовок вылез Большой, оглушительно шурша газетами. У меня внутри все сжалось, я прям увидела, как Молодой нервно оборачивается в мою сторону. Я приложила палец к губам, но Большой никогда меня не слушался. Он царапнул коготками по дощечке и вылез наружу посмотреть, кто там такой крикливый вторгся в его владения.