Магистр ордена Святого Грааля - Эжен Дени

знал, что ты похвально догадлив, сын мой. Впрочем, скоро все твои догадки станут достоянием одного лишь Господа. Однако все же я думал, ты раньше догадаешься обо всем.

— Отец Иероним? — возвысил голос граф Литта. — Как вы осмелились?! Что все это значит?.. Отвечайте, вам комтур ордена приказывает!

— С каких это пор, — так же насмешливо спросил слепец, — комтур может приказывать магистру?

— По-моему, вы не в себе, — сказал граф. — Наш магистр — император Павел.

— Он имеет в виду совсем другой орден, — пояснил фон Штраубе. — Орден, который он сам основал и где именуется Уриилом. И куда нескольких заблудших все-таки смутил вступить. Мне как раз этого и недоставало: не понимал, где он подручных себе мог взять. Не таков он, чтобы нанять в помощь простых разбойников.

— Да, именно так: Уриил, магистр ордена охранителей тайны, — величественно подтвердил отец Иероним. — И напрасно ты, сын мой, именуешь заблудшими тех, кто всецело отдал себя этой тайне во служение. Они дали перед Господом обет посвятить без остатка жизнь свою сохранению великой тайны сей.

— О какой тайне говорит этот безумец? — не понял комтур.

— О моей, — сказал фон Штраубе. — О тайне деспозинов и святого Грааля.

— О той великой тайне, — продолжал за него отец Иероним, — которую ты, комтур, за земные блага вознамерился передать владыкам земным, оставить ее в стране неверных.

— Это мы, что ли, неверные? — вполголоса немало удивился Христофор.

Между тем вода поднялась уже выше сапог и ледяными тисками сжимала бедра. Комтур сказал:

— Но ведь ты своим мечом однажды спас жизнь фон Штраубе, а теперь хочешь его погубить.

— Да, — ответил слепец, — мой меч не дал свершиться тому, чтобы деспозин пал от руки неверных.

— Вижу, к Моей крови ты относишься иначе, — произнес комтур. — Так все пытался подстроить, чтобы мою кровь пролили именно неверные, как ты ошибочно называешь этих благородных христиан.

— Во всяком случае, — сказал слепец, — я не хотел дарить тебе благо пасть от руки единоверцев. Пускай бы эти… — он усмехнулся, — как ты их называешь, благородные… сарацины пролили твою недостойную кровь, это было бы тебе наградой за предательство единственно верной Римской церкви. И я сожалею, что мой замысел не осуществился. Что ж, ты разделишь участь их всех.

— Стало быть, и деспозин Штраубе падет от твоей руки!

— О нет, — усмехнулся отец Иероним, — он погибнет от водной стихии, направляемой десницей Божией. Моя рука останется неприкосновенной к его крови. Я даже оружия брать с собой не стал.

— Ну да! Только глыба в подъезде, только яд в дровах, только труба с водой! Ты же, по собственному разумению, при сем невинен, как агнец Божий…

Отец Иероним на этот раз промолчал, было лишь слышно, как он снова усмехается.

Бурмасов прошептал на ухо барону:

— Однако сам он собирается выйти — значит, выход где-то здесь есть.

Вместо фон Штраубе ему ответил отец Иероним:

— Можете не шептаться, говорить в полный голос: уши слепца слышат даже вовсе неслышимое. Да, выход, конечно, есть, но в темноте его способен отыскать лишь тот, кто привык к вечной тьме. Стоя на возвышении, я дождусь вашей кончины и затем покину этот подвал, ибо у моего ордена еще много забот по сбережению великой тайны.

— Ваш орден будет проклят! — воскликнул граф. — Ибо жизнь деспозина, что бы вы там ни придумали себе о руце Божией, останется на вашей совести!

— Да, одним деспозином придется пожертвовать, — отозвался из темноты отец Иероним. — Но есть и другие ветви деспозинов — во Франции, в Шотландии; во имя них сия жертва. Твой орден, комтур, прогнил, как трухлявая колода, зато мой не допустит, чтобы кровь святого Грааля вытекла за пределы преданных истинной церкви стран… Однако же, — продолжил он, — утолите мое любопытство, Штраубе: давно ли ты догадался, что это я?

— Весьма давно, — ответил барон. — Знал это почти наверняка. Удивляло только то, что, по моим соображениям, у вас не могло быть подручных: вы ни с кем не стали бы делиться тайнами орденских ловушек. И лишь теперь, когда наконец узнал, что основали собственный орден, все окончательно сошлось.

— Но чем я выдал себя? Просто любопытно, хотя… какое это уже может иметь значение?

— Стилетом, — сказал фон Штраубе. — Но прежде ответьте, зачем вы хотели выставить меня как убийцу Мюллера? Смерти моей вы бы тем все равно не добились. Смертной казни в России давно уже нет, а за убийство какого-то лекаря дворянину даже каторга не угрожает.

— Да зачем же каторга? — отозвался отец Иероним. — Достаточно, чтобы тебя взяли под арест, там бы ты уже не был под защитой своих друзей, а подкупить стражников мои новые братья по ордену вполне бы смогли. Для такого дело я бы не пожалел своего единственного алмаза… Однако ты, кажется, что-то говорил про стилет…

— Да, со стилетом у вас получилась промашка, — ответил барон. — Стилет действительно был с моим именем и даже с тайными знаками, о которых во всем ордене знали только трое вы, комтур и я; их как раз и ставили во избежание подделки. И тем не менее то был другой стилет, ибо свой я однажды нечаянно зазубрил, а тот, что стал причиной смерти Мюллера, был без зазубрины. Значит, кто-то подделку все-таки произвел. И это могло быть сделано лишь по заказу того, кто был осведомлен об этих тайных знаках. Комтур же знал также и о зазубрине, однажды как-то даже пожурил меня за нее. Стало быть, оставались только вы…

— Какие пустяки иногда вторгаются… — с огорчением проговорил слепец. — Благо, эту тайну ты тоже совсем скоро унесешь вместе с собой.

Вода уже доходила до пояса.

— А вот ежели я его сейчас придушу? — простодушно сказал Двоехоров. — Все одно помирать, однако ж славное дело перед смертью содею.

Отец Иероним рассмеялся:

— Котенок возмечтал задушить льва!.. Ты в темноте слеп, я же слухом своим зряч. Да и силы у меня, даже безоружного, хватит на пятерых таких, как ты.

То было сущей правдой. Сколь ни был крепок отважный семеновский поручик, но, даже имей он при себе кинжал, совладать с такой скалой, как отец Иероним, ему бы никоим образом не удалось.

— Все равно ж, говорю, помирать, — спокойно ответил, однако, Христофор, — так чего бы Не попробовать? — И стало слышно, как с этими словами он, загребая воду, двинулся на голос слепца.

— Давай, — подбодрил его отец Иероним. — Не столь уж велик будет грех свернуть тебе упрямую шею… Смотри только не оступись…

— О, черт! — выругался Двоехоров, и впрямь, должно быть, оступившись.

И тут же раздался возглас отца Иеронима:

— Боже,