Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

– В чем проблема? – деловито спросил Октябрь, держась за руль. Он был в черном длинном пальто, с белым шарфом. Костистый череп уже изрядно облысел, и белый пух обнес эту неуемную голову.

– Октябрь. – Эдуард Аркадьевич низко наклонялся над стеклом машины, мял берет в руках. – У Дуба юбилей 28-го… Шестьдесят лет… Октябрь, придешь?

Октябрь открыл бардачок лимузина, вынул записную книжку. Блеснуло ярко-красное под лаком корейской надписью.

– Какого, ты говоришь?

– Октябрь, ты читаешь по-корейски? – Эдуард Аркадьевич обратил внимание на надписи в машине и там, в офисе, – все по-корейски.

– А как же? – Октябрь деловито записывал в блокнот дату. – Будущее за ними, Эдик. Они должны прийти сюда. Сюда. Эта земля будет завоевана азиатами – корейцами, японцами, китайцами. Они деловые, энергичные, работать умеют, покладистые. Это вялое население… – Он высунул руку через окно машины и обвел ею улицу. – Оно само скоро вымрет. А придут настоящие хозяева.

– А как же вера? Октябрь, ты же православный!

– Вера! Какая вера?! Кстати, ты не дал мне адреса Дуба. Я сам, наверное, не смогу, но пришлю телеграмму. Правительственную. Ему будет подарок.

– Лучше сам, Октябрь. Лучше сам. Уж как будем ждать.

– Я попытаюсь. Попытаюсь. Вера, мой друг, всякая хороша. Их вера не хуже. А впрочем, китайцы будут лучше в православии, чем русские. Они воспитанные, дисциплинированные, работоспособные. Русские никуда не годятся. Они должны исчезнуть.

– У меня мать русская!

– Сочувствую, старина.

Лимузин тут же тронулся и мягко отошел от него, глубоко сверкая крылами.

Возвращаясь, Эдуард Аркадьевич заметил, как белеет почтовый ящик в подъезде у Дуба. Он был, конечно, без замка. На конверте обратный адрес – ИГТРК. Телевидение. Дуб вскрывал конверт с волнением. Бертолетка, привстав на цыпочки, ходила вокруг.

– Дорогой Владимир Иванович! – прочитал Дуб. – Вы поняли, кто это Владимир Иванович! Между прочим, это я. Мадам, вы все поняли?!

– Да поняла, поняла! Читай.

В письме Дуба поздравляли с его юбилеем и приглашали на сорокалетний юбилей Иркутского телевидения. Дуб пришел в восторг:

– Вы слышали, вы видели… Еще помнят Дуба. «Вы стояли у истоков телевизионного дела». Да, я стоял, между прочим… начинал… Я… Эдик, ты же помнишь?

– А как же!

– По этому поводу нужно выпить по пять грамм чая, – взвыла Бертолетка. Два последующих дня были блаженными днями покупок. Эдуард Аркадьевич и сам не ожидал, что хождение по магазинам, выбор продуктов и даже сама весомость всех этих пакетов и свертков доставит ему почти наслаждение. Все это он делал для Дуба, друга своего. Он дарит другу юбилей. Бертолетка принимала в заготовлении продукции самое живейшее участие. Она не отставала от него ни на шаг.

– Ты куда попер?.. Там колбасе пятнадцать лет. Они ее каждый день холодной водой промывают, палки эти вытирают и на витрину! Пойдем, мы купим свеженькой колбаски, только что… и за сходную цену…

Эдуард Аркадьевич удивлялся ее познаниям, покорно шел за нею и брал ту колбасу и ту буженину и сыр, которые она указывала. И какие-то пакеты, банки, баночки с приправами. Она сама выбирала мясо для жаркого и вина, обнаружив в выборе цвета и этикеток такие тонкие познания, каких у него не было в лучшие запойные годы его жизни. Дуб почти не принимал участия в подготовке собственного юбилея. Он днями сидел на своей постели, свесив на пол чистые ноги, мыл их по три раза в день. Когда-то он был очень чистоплотен и хорошо готовил, и сам знал толк в цвете вина и свежести мяса, но сейчас, перед своим шестидесятилетием, он вдруг разом постарел, был помят и только в редкой живости разговора и глаз можно было узнать того Дуба, с которым они когда-то в ночных переулках Иркутска вдохновенно декламировали Пастернака с Мандельштамом.

– Гарика бы, – вздохнул он как-то раз. – Хоть бы повидать его перед смертью…

* * *

Эдуард Аркадьевич обнаружил, что, кроме толстого свитера, в котором он иногда выходит на улицу, у Дуба ничего нет. Пересчитав деньги, Эдуард Аркадьевич вздохнул: как он ни жался, а от недавнего богатства оставалось мало. На куртку с рубашкой и кое-какие припасы явно не хватало. Мысль о том, что Дуб будет сидеть в этом свитере за юбилейным столом, смазывала все ожидаемое счастье праздника.

На другое утро он отправился к Марго. «Пусть хоть немного даст, – думал он… – Обобрала, как липку…»

Офис Марго находился в бывшей квартире Эдуарда Аркадьевича. В комнате, где он когда-то спал, висит табличка: «Генеральный директор Маргарита Либерзон». Секретарши на месте не было, и Эдуард Аркадьевич вошел в кабинет.

За большим офисным столом сидела старая еврейка, расплывшаяся и подслеповатая. Она подняла на него холодные глаза, и Эдуард Аркадьевич подумал, что он «не туда» попал. Он засуетился, поворачиваясь назад, и услышал резкий, гортанный с картавинкой голос Марго.

– Вам чего, гражданин? Что вы хотели?

– Марго!

– Да… Эдуард!

Он подошел к ней. В отличие от Софьи, Марго постарела некрасиво. Лупковатые глаза совсем вылезли из орбит. Верхняя губа уплотнилась, как подошва. Вдобавок жесткие черные усики над губою стали густыми, как у доброго мужика. В ее одежде обозначилась скупость и старость. Тело вылезало из нее, как квашня. Как ни странно, она сделала ему глазки, сохранив когда-то милые привычки молодости.

– Эдик, ты? – промурлыкала она. Потом, вдруг ожесточившись всем своим некрасивым лицом, строго спросила: – Как там моя дача?!

– Я, собственно, поэтому и приехал… Марго… – Он лепетал долго и невразумительно.

Она слушала, выкатывая и закатывая бесцветные пупки своих тяжелых глаз, и наконец холодно спросила:

– Тебе что, денег надо?!

– Да, – осмелел он. – Марго, ты ведь мне не заплатила. Ведь это моя квартира!

– Зяма, ты слышал? – Из бывшей кухни открылась дверь, и Зяма-Зиновий, маленький, со впалой грудью и большим носом, бочком прошел по комнате к столу.

– Здравствуй, Эдя, – сказал он.

– Ты слышал этот бред, который он здесь несет?

– Марго!

– Что Марго?! Что Марго?! А то, что десять лет он живет в моем доме? С мебелью… с огородом – это что-нибудь стоит? Какая наглость… Десять лет живет в моем доме, и за это ему плати…

– Я… я… – Эдуард Аркадьевич вспыхнул. – Да я сторожу твой дом! Да кто в нем жить будет?!

– Я все, все оплатила тебе! – нервно крикнула Марго, нос у нее покраснел, глаза раскатились по жирному лицу, как колеса… – Боже мой! Боже мой… Ты хоть знаешь, какие у меня расходы? А наше будущее… Иерусалим… – Она перешла на шепот и всхлипнула.

– Марго… Но ведь квартира… Здесь… это же дорого.

– Нет, все – хватит! Всему есть терпение! Какая неблагодарность! Почему я должна это терпеть… Друзья – нечего сказать! Не смей больше появляться мне на глаза! Никогда! Ты слышишь, никогда! Иначе у нас будут другие разговоры… Ты пожалеешь… обо всем. – Лицо ее исказилось от ненависти. – Я возьму с тебя за все десять лет аренды. Да… Ты забыл, у меня есть договор об аренде… Я купила за твою квартиру. Докажи, что она не оплачена…