Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

Он сел за стол и широким жестом пригласил их.

– Ну, зачем ты так? У нас с тобой была хорошая жизнь, – возразил Эдуард Аркадьевич. – Нормальная… Ну, не хуже других… Мы умели дружить, любить… Ты четыре жены имел, как мусульманин!

– Да, и все они стоят здесь. Видишь – пришли поздравить меня… С юбилеем. Вот Анна, Галина… Это Ирка… Виолетта… Не видишь? И я не вижу… Начали, друзья. – Он взял бутылку. – Эдичка, не слушай меня. Смотри: колбаса, сыр, рыба. Дама за столом. Мы боги, Эдичка! – Он разлил водку. – Мадам?!

– Я тоже водку! Ну, как стол, мальчики?

– Божественный!

– Володя. – Эдуард Аркадьевич поднялся с рюмкой в руках. – Сегодня… ты родился… шестьдесят лет назад… Володя, я так рад… так счастлив, что мы дружили и дружим… Что мы встретили друг друга… – Он начал заикаться, запутался, махнул рукой и сел.

– Спасибо, Эдя, спасибо, друг! Я тоже счастлив!

Закуска оказалась свежей, салаты превосходны.

– Бертолетка! Женюсь! Видит Бог, женюсь!

– А че, я все умею! Не такая уж я и пропащая. Да если хочешь знать, за мной весь курс бегал.

– А губернатор танцевал, – закончил Дуб.

– А ты не веришь?!

– Ты знаешь, где я ее подобрал? Она жила в картонном домике. Из ящиков из картона себе коробку соорудила и жила. Отапливалась вот этим делом. – Он постучал вилкой по бутылке.

Бертолетка занервничала, сжала граненый хрусталь в кулачке. Эдуард Аркадьевич смотрел на нее с умилением.

– Хрусталь-то наш не раздави! – внушительно указал ей Дуб. – Да, я по пьянке ее привел к себе. А потом под машину попал. Веришь, нет, весь переломанный лежал.

– А я за тобой ухаживала!

– Слыхал! Она за мной ухаживала. Эта маленькая стервочка собрала оставшееся у меня шмутье и исчезла в проеме вот этой двери.

– И ты лежал один? – с жалостью спросил Эдуард Аркадьевич.

– Как перст! – подтвердил Дуб и прослезился.

– О, если бы я знал!

– И вот что характерно, Эдя. Я все пропил, а телевизор – никогда. Этот гад, – я все-таки настоящий оператор, – простоял в моей квартире один… заметь, я один и он один, очень долго. А потом я эту стерву ждал, пьяный. Дверь открыл… манера у меня такая, когда жду, дверь открывать. Ну и уперли у меня бичи… телевизор. Зашли, а здесь я и он… Ну и… выпьем!

Хорошая водка катилась мягко. Бертолетка принесла тушеное мясо. На удивление вкусное. Ели молча, чинно.

– Как же Октябрь-то! – посетовал Эдуард Аркадьевич.

– Хрен с ним! Я знал, что он протрепется. Эдя, ты идеалист. Из нас ты всегда был лучший, но ты идеалист, Эдя. Ты всех идеализируешь. Типичный шестидесятник. Сейчас, Эдичка, я тебе покажу мой юбилей в идеале. Бертолетка, в стремя!

Бертолетка тут же вскочила, перебирая своими крутящимися ногами.

«Сколько же ей лет? – подумал Эдуард Аркадьевич. – Она совсем не осознает своего возраста».

Дуб налил себе полстакана водки и выпил залпом.

– Значит, так, ты, дура, подавай мне телеграммы. Первая, естественно, правительственная. «Дорогой Владимир Николаевич. – Он взял из рук Бертолетки конверт с письмом с телевидения. – Правительство России от всей души поздравляет Вас с юбилеем. Вы внесли незаменимый вклад…»

– Нет нескладно, – заметил Эдуард Аркадьевич, – надо так: «Ваш скромный труд…»

– А почему это он скромный? Обижаешь! Я снимал Хрущева. Ты помнишь, в пятьдесят четвертом, на съезде. Да, мой друг! А знаменитый поцелуй Брежнева с Наймушиным? Его перепечатали все газеты мира. Я тогда женился третьим браком и купил себе дубленку. Эдя, ты помнишь мою дубленку?

– А как же!

– Так что не такой уж скромный вклад. ГЭСы – все снимал… Братск… Перекрытие… Палатки… Шурочка Пахмутова… Все у меня хранятся… Иркутская ГЭС… ЛЭПы… Стройки… Начинали с ребятами телевидение. Ну-ка, прочти мне телевизионное.

Эдуард Аркадьевич принял из его рук конверт, вынул письмо и прочел.

– Хорошо! – сказал Дуб. – Очень хорошо! Как музыка.

«Как нужен сейчас Октябрь, – подумал Эдуард Аркадьевич, – хотя бы телеграмма! Эх, дурак, я дурак! Зачем я понадеялся на него. Нужно было самому дать телеграмму от его имени».

– Давай выпьем за это, – с гордостью предложил Эдуард Аркадьевич, – за твою телевизионную деятельность. Ну, мадам, где там наш барашек под зеленью? Чем закусывать?!

Бертолетка рванула на кухню и принесла котлеты.

– Ну, как тут не жениться. Как честный человек, после таких котлет!

Бертолетка хихикала. Эдуард Аркадьевич заметил, что их дама опрокидывает рюмку гораздо чаще, чем они.

– Веди себя прилично! – указал ей Дуб. – Котлеты – это еще не все. Что главное в семейной жизни?

– Любовь!

– О! Все бабы – дуры! Ну-ка, Эдичка, выбери-ка нам из этого вороха телеграмм… Ты хорошо его видишь?

– Очень хорошо!

– Ну, так вот, выбери-ка нам телеграмму из министерства культуры.

Эдуард Аркадьевич взял письмо и медленно начал:

– «Дорогой Владимир Николаевич! Ваша высокая жизнь, исполненная деятельной энергии, высокой культуры и не менее высокого мастерства…»

– Эдя, ты поэт! Эдя! Почему их нет – этих телеграмм?! Я ведь снимал большие поэтические вечера! Ты помнишь, Женя приезжал в Братск. Я три дня не спал. Я караулил его в гостинице. А Окуджаву я снимал спящим… Боже мой, у меня есть фотография Фурцевой… под этим домом… Какая была женщина! А Зыкина! Я ее в Ленинграде снимал… Ее буквально выносили из зала… А политехнический, Эдя! Мы ведь были с тобой в политехническом тогда, ты помнишь!

Эдуард Аркадьевич задохнулся от волнения! Как он не помнит. Пик его жизни!

– Это национальное теперь достояние…

– А Беллочка как была хороша! Этот детский голосок, и… Я снимал ее отдельно. И был влюблен… слегка…

И пошло-поехало… Обоих как прорвало! Эдуард Аркадьевич забыл, где он и сколько ему лет, он летел душою высоко, сладко… Они забыли годы, и по-прежнему – молодые, вольные, как птицы… Они шатаются по городу, ночь напролет читают друг другу стихи, они в политехническом и на поэтическом вечере, и на площади на митингах протеста, и с диссидентами. Да, они не сидели сложа руки. Тоже боролись!

Вдохновение распалило Эдуарда Аркадьевича. Он хлопнул вслед за Дубом полстакана и сказал:

– Хватит телеграмм. Мы заслужили явлений. Слышишь – стучат! Ой, боже мой. Дуб! Кто к нам пожаловал!

– Кто к нам пожаловал, Эдя!

– Разве ты не видишь – Исаич! Сам! А что ты помнишь, в девяносто первом ты тогда был в Москве и лез на танк. Снимал всю демократию, весь цвет России. И кричал: «Верните нам Солженицына!» Вот он, садитесь, Александр Исаевич. Вот вам место рядом с именинником. Выпейте за него… А это кто… Боже, боже… Дуба… Господин президент! Ты ведь бегал, собирал за него подписи… Так много сделал для демократии. Страна приветствует, чтит своих героев. Верных и скромных тружеников демократии. А это Егор Гайдар. И ты называл его интеллигентнейшим, первым интеллигентом в совковой России. А это мадам Боннэр…