Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

– Привет, дед, – сказал он, лихорадочно потирая руками, и, не останавливаясь, прошел на кухню.

«Знает ли Софья? – думал Эдуард Аркадьевич. – Неужели она не видит?»

* * *

Он восскорбел духом и на время забыл о Дубе. Сын старался не встречаться с ним. Софья была мягка и спокойна, но Эдуард Аркадьевич видел, что приближается час решительного разговора. И он старался меньше находиться дома. Благо что осень была светла и приветлива, а город волновал, и воспоминанья хлынули на него ливнями. Он бродил по старым улочкам, часто в слезах, и прохожие участливо останавливали его. Он осознавал, что ищет Ляльку, как ребенок в ночи ищет у матери грудь – единственный источник его жизни. Иногда он заходил к Дубу, и они отправлялись по редакциям в надежде на гонорар. Нигде не платили, но везде обещали, поили чаем и говорили о Чечне, Югославии и новом правительстве. Эдуард Аркадьевич открыл для себя, что эти редакционные чаи – единственное, чем питается его друг.

– Скоро должна явиться Бертолетка, – сказал однажды Дуб. – Она долго не задерживается.

– Это что – твоя любимая женщина?

– Почти… Последняя, я бы сказал.

Эдуард Аркадьевич уже чувствовал, что не нужен в доме Софьи. Ему еще никто ничего не сказал, но он уже понимал, что не сроднится и не сживется. Так было всегда! Уходил из дома перед приходом семьи, а когда возвращался, то старался сразу лечь. Он даже боялся лишний раз пройти по этому скользкому паркету. Ему казалось что он вот-вот подскользнется и что-то разобьет. Однажды он видел, как Софья тайком совала деньги внуку. У него не оставалось сомнений, что она знает все о внуке.

Невестка преследовала его. Особенно после того, как Эдуард Аркадьевич имел неосторожность высказать свое мнение по поводу избиения Боба. Внук действовал странно и энергично. Он подал в суд, постоянно перезванивался со следователями и адвокатами, назначал цену, всякий раз повышая ее.

Бабки, баксы, доллары – самые частые и значительные слова на языке Боба.

И Эдуард Аркадьевич посмел! Что было… Ему указали место… Оно было за дверью этой квартиры.

Оставшись утром один, Эдуард Аркадьевич еще раз обошел всю квартиру. Большую, забитую мебелью, чужую… «Это несправедливо, – грустно подумал он, – здесь часть родительского дома тоже… Буфет – и тот родительский». Он заглянул в комнаты сына. Ворсистые ковры вычищены, большие китайские вазы матово поблескивали на полу. Эдуард Аркадьевич прошел в другую комнату и не без злорадства заметил, что постели две. Супруги спят в разных комнатах. По брюкам и пиджаку он определил, что меньшая – комната сына. На стене портрет Корбюзье. Да он сам когда-то увлекался Корбюзье. И, конечно, Эйнштейн. От умиления защипало в глазах. Знакомая шкатулка стояла на полке. Поколебавшись, он потянулся за ней. Внизу стояла китайская ваза. Опираясь на нее, он пошатнулся, ухватился за полку, и та вдруг оборвалась на вазу. Раздался грохот. Эдуард Аркадьевич упал, ухватив обломок вазы. Когда он встал, то увидал на полу удручающую картину. Ваза разлетелась вдребезги. Книги валялись грудою, пересыпанные долларами из шкатулки, у которой отлетела крышка. Эдуард Аркадьевич нагнулся и взял одну стодолларовую бумажку. Потом пошел в прихожую, нашел свой плащ и берет. Потом вспомнил, вернулся за остатками скопленных от сына и внука рублей. Положил на их место ключ и, облегченно вздохнув, закрыл дверь.

Дуб долго смотрел на стодолларовую бумажку.

– Так это и есть сволочь вонючая. – Он понюхал ее и добавил: – Хуже китайцев.

– Мы соберем тебе юбилей, – радостно подсказал Эдуард Аркадьевич.

Дуб встал.

– Теперь уж Бертолетка точно явится. У нее нюх на деньги и застолья.

– Как ты думаешь, нам хватит?

– Ну-у! Надо Октября будет позвать.

– А-а! Разбежался твой Октябрь сюда ходить…

* * *

У Дуба жилось свободно. И спокойно. Днем Эдуард Аркадьевич обходил магазины, выискивая, где подешевле, и заранее примеряясь к юбилейным покупкам. Потом готовил обед, и Дуб обедал.

– Ты где раньше был, Эдичка? – удивлялся Дуб. – Как бы мы хорошо с тобой жили. Может, я не все бы пропил…

– Я тоже все пропил. У Маргоши…

– У Маргоши не жалко. К весне продам квартиру и уеду с тобой к Ивану. Нам троим до самой смерти этой квартиры хватит.

Портили жизнь только соседи. Особенно одинокая Галя снизу. Ее крик доставал до костей. То ей не нравилось, что они шумели. То Эдуард Аркадьевич повесил выстиранную им куртку на веревку балкона, и капли с куртки стекали на ее вылизанный до блеска балкон. Однажды он уснул и сжег пустую кастрюлю на кухне, в которую собирался и забыл налить воды. Соседка вызвала милицию. Двое молодых омоновцев, войдя в квартиру, потребовали документы. Дуб взревел:

– Я нахожусь в своем доме! Я никого не убил, не ограбил. Я что, не имею права испортить свою собственную кастрюлю?!

Эдуард Аркадьевич пошел на кухню и показал кастрюлю.

– А вы кто?!

– Я, собственно…

– Гость! – не унимался Дуб. – Я имею право на гостя и эту кастрюлю… Сука! – сказал он о соседке, когда ОМОН ушел. – Есть же такие бабы на свете! Ну их… таких… Лучше уж моя пьяница Бертолетка.

Бертолетка явилась этим же вечером. Дуб, как всегда, лежал на своей сетке, на которую бросили полосатый матрац. Эдуард Аркадьевич сидел в углу на полу, на облезлой меховушке, которая ночью в этом же углу служила ему постелью. Он читал Пастернака, время от времени вслух. Дуб, закинув руки за голову, молчал, а только глядел в одну точку.

– Мы с тобой заведем корову, – сказал он вдруг. – Твоему Ивану понравится корова, как ты думаешь?

– Не знаю. Он хотел завести козу.

– Ну че там коза?! Корову!

Входная дверь чуть скрипнула, и Эдуард Аркадьевич увидел женщину. Она как-то странно проскальзывала как бы сквозь дверь, напирая ее на себя. Потом постояла тихо в прихожей.

Дуб не мог видеть ее, но весь напрягся и сказал Эдуарду Аркадьевичу:

– Явилась – не запылилась! Я вас приветствую, мадам!

Женщина в темной прихожей коротко, по-девчоночьи хихикнула и вышла на свет. Она худа и молодится, но Эдуард Аркадьевич без труда определил в ней свою ровесницу.

– Хелло, мальчики!

Присутствие незнакомого мужчины, видимо, не смутило ее. Она привыкла ко всему в этой квартире.

– Но… Явление, – не вставая, сказал Дуб. – Эдя, разрешите представить вам… мадам Бертольд… в простонародье Бертолетка. Мадам, поприветствуйте нас!

Женщина и вправду присела перед Эдуардом Аркадьевичем, и тот вскочил, суетливо обшаривая ворот рубашки. Она поднесла ему маленькую прокопченную ладошку, пахнущую папиросным дешевым табаком.

– Вероника, – произнесла она.

– Верка, – пояснил Дуб, – золотая ручка. Ну-с, как вы прожили, мадам, на мои пятьдесят рублей?! Вы, конечно, разжились… брильянты покупали, в ресторанах кушали! А-а! Что-то долго мы не имели счастья вас лицезреть.