Дыхание скандала - Элизабет Эссекс

— Престон, я глубоко польщен, но ты пережила потрясение. Лучше я провожу тебя домой.

— Я не хочу домой. — Оттолкнувшись от стены, Антигона потянулась к лацкану его сюртука. — Помнишь, когда мы впервые встретились, я сказала, что покончила с медлительностью и покорностью?

— Да, — ответил Уилл, не уверенный, к чему она клонит. — Ты сказала, что собираешься действовать беспечно и безрассудно. — Что и проявилось в драке в таверне. — Прости мое плачевное отсутствие энтузиазма, Прес, но я думаю, что нам обоим достаточно эмоциональных потрясений за одну ночь, чтобы добавлять к нему еще и физическое.

— Нет, я хочу пополнить этот перечень радостно и бесповоротно.

Вот оно. «Бесповоротно». Он пытался смягчить горечь своих слов.

— Престон, я собираюсь принять должность капитана от Ост-Индской компании. Мне придется уехать. Я не думаю…

— Тогда не думай. Чувствуй. — Ее рука пробралась под его рубашку и заскользила вдоль пояса.

Он чувствовал, как легко разгораются тлеющие угольки его возбуждения.

— Престон. Я польщен, но не делай того, о чем пожалеешь.

— Я не пожалею. Я пожалею, если не сделаю. — Антигона поцеловала его ниже впадинки, у которой сходились ключицы.

Он закрыл глаза, сопротивляясь искушению, которое Престон так легко заставила его почувствовать. Он проглотил собственное сожаление.

— Ты не хочешь этого. Ты только думаешь, что хочешь, потому что потрясена и напугана.

— Я не напугана. Уилл, это именно то, что я хочу сделать, — сказала она, положив ладони ему на грудь. — Ее голос подрагивал от убежденности. — Я хочу быть с тобой, пока могу. С тобой, и ни с кем другим. Пожалуйста, — молила Престон, глядя на него огромными потемневшими глазами. — Не позволь, чтобы это был кто-то еще. Не допусти, чтобы это был он.

Уилл схватил ее за редингот и рывком дернул к себе, его скрытый гнев, досада, страсть и — да! — ревность сжигали, пересиливали все лучшее в его натуре.

— Я собирался взять тебя на ближайшей куче сена, и ты бы мне позволила! — сказал он с грубоватой прямотой, его лицо было всего в нескольких дюймах от нее.

— Конечно, позволила бы! — Престон сильно хлопнула ладонями по его груди, подтверждая свои слова. — Конечно! Разве не этого ты хочешь? Это то, чего хочу я! — Она смотрела на него с вызовом, ни на миг не тушуясь перед лицом своей откровенной страсти. — Ради чего тогда все эти ночи, вылазки и поцелуи? Я думала, ты тоже этого хочешь. — Ее дыхание белыми облачками поднималось над ее головой, окутывая их обоих тучей взаимных упреков.

— Возможно, — признался он и тут же поправился: — Да, конечно. О Господи! Да. Но я научился хорошенько думать об этом. Мы не можем просто выстрелить, как две заряженные пушки. Нам нужно думать! Но не здесь. И не так. Не как два животных в гоне во время дождя!

Антигона была загнана в тупик, сердитая, смущенная, раздосадованная.

— Ладно. Ты самый упрямый и несговорчивый человек во всем Лондоне. На всем божьем свете.

Уилл смотрел на нее, ощущая мрак, холод и разбитость, каких не испытывал никогда в жизни. Престон в ответ смотрела на него, встречая его силу своей, не уступая ни дюйма. Требуя ответа, которого у Уилла не было и который он не мог дать. Обвинения и взаимные упреки повисли между ними невысказанными.

— Ты пока еще помолвлена и собираешься замуж, Престон. Или ты забыла об этом?

— Нет. Я не забыла. Как я могла? Это как отвратительное на вкус лекарство, которое совали мне в горло, пока я не проглотила.

— Я скажу это снова. У тебя есть выбор.

— Ты — мой единственный выбор. — Ее голос треснул, раскололся на сотню кусочков.

Уилла терзало ее целеустремленное пренебрежение собой.

— Ты так мало себя ценишь, что отдалась бы на заднем дворе?

Престон взглянула на него, на ее лице отразились боль и возражение.

— Нет, Уилл. — Она снова тряхнула головой. — Почему ты не понимаешь?

— Я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь.

Его холодное упрямство воспламенило Антигону, как сухой порох.

— Недостаточно. Недостаточно, чтобы понять, что долг — это не только уйти в море или в Индию. Иногда долг означает остаться, чтобы защитить семью.

— Я пытаюсь защитить тебя, упрямая девчонка.

— Тогда иди. Иди, пока я не поддалась искушению ударить тебя. Я перестану причинять себе боль.

— Престон, — пытался вразумить ее Уилл. — Прости, но я просто не могу это сделать. Несколько поцелуев украдкой — это одно, но я тебя не погублю. Я тебя не погублю, и делу конец. — Он взмахнул рукой, охватывая будущее и то, что ждет их там. — Я не могу так поступить с тобой.

Он повернулся и пошел прочь, той же дорогой, что и пришел, по темному холодному и скользкому от дождя проулку.

Потому что он самый упрямый человек в Лондоне, это очевидно.

Он не понял! Он не понял, что она любит его. Любит настолько, что готова столкнуться с осуждением или скандалом, лишь бы быть с ним. Любит настолько, что готова отдать ему единственное, что у нее осталось — себя.

Он сказал, что не может погубить ее и уйти, но все равно ушел.

А она осталась среди ночи под дождем распутывать клубок лжи, которая все еще связывала ее с Олдриджем.

Ей нужно подумать. Нужно поступить, как посоветовал бы ей папа, и составить уравнение, сбалансировать пользу и потенциальную потерю, добро и зло. Но зло настолько тяжело и так выходит за пределы ее опыта, что равенства не составить.

Она должна покончить с помолвкой. Это не вопрос. Но когда? Они обязаны леди Баррингтон, гостят в ее доме.

Как только Антигона покончит отношения с лордом Олдриджем, леди Баррингтон потребует, чтобы они съехали. Им некуда идти, кроме как домой, но и этот дом они едва могут себе позволить. И что произойдет с предполагаемым предложением виконта Джеффри, если Касси придется пережить позор изгнания из Лондона в почтовой карете?

Глоток бренди сейчас бы не помешал. Антигона чувствовала себя выжатой, измотанной, как старый пони, которого тянут и толкают сначала в одну сторону, потом в другую. Она, похоже, не способна принести радость никому, не говоря уж о себе самой. И она страдала. Не было места в ее теле, которое не ныло бы от боли, изливавшейся из разбитого сердца. Но по крайней мере хуже не будет.

— Антигона?

Она закрыла глаза и кляла себя за то, что сделалась такой удобной целью для мстительной судьбы. Потом она повернулась к лорду Олдриджу.

Он стоял в дверях конюшни в вечернем костюме — атласные бриджи, шелковая рубашка, туфли — с таким видом, будто его оторвали от стакана бренди. Жаль, что старый брюзга не подумал поделиться.