Испытание смертью или Железный филателист - Шуммит Датта Гупта

А на руках полопалась кожа, и они стали выглядеть как кровавые перчатки. Прикасаться руками к чему-либо было невыносимо, держать ложку было больно. И Алексей научился есть почти без помощи рук, пододвигая миску и хлебая из нее, как зверь.

Однажды утром охранник зашел в камеру и, надевая наручники, брезгливо отодвинулся:

— Осторожно, русский, не пачкай меня своей кровью!

Привели в кабинет Глоя. За столом сидел Бродерик, а Глой стоял в своей любимой позе у окна.

— Добрый день, мистер Козлов! Как поживаете? Довольны ли едой и обращением? — спросил генерал доброжелательно.

— Вполне, — буркнул Алексей, веки опухли, он плохо видел, и физиономия Бродерика расплывалась.

— Вид у вас неважный. Может быть, разнообразить ваше меню? — предложил Бродерик.

— Жареной курицей? — глухо спросил Алексей.

— Однако вы не лишились чувства юмора, — расхохотался Бродерик. — А что у вас с руками?

— Я не врач… — напомнил Алексей.

— Полковник Глой, почему арестованного не осмотрел доктор Мальхеба? — строго покосился Бродерик.

— Его осматривал доктор Мальхеба, — отрапортовал Глой.

— И что вам сказал доктор Мальхеба? — участливо спросил генерал.

— Он сказал «дышите глубоко», а потом сообщил, что дыхание у меня хорошее, — ответил Алексей. — Я спросил, а откуда вы знаете, если стетоскоп висит у вас на шее и вы его не вставили в уши? В ответ он разорался.

— А лекарство выписал? — недоумевал Бродерик.

— Выписал перчатки из искусственной кожи, чтобы не пачкал камеру кровью. Но их слишком больно надевать, — усмехнулся Алексей. — Видимо, конек доктора Мальхебы — здоровье повешенных!

— Полковник Глой, — нахмурился Бродерик, — сегодня же пригласите к мистеру Козлову начальника тюремного госпиталя майора Ван Роена! Что это за издевательство над заключенным?

В его устах слова «издевательство над заключенным» выглядели как анекдот.

После обеда в камеру действительно пришел майор Ван Роен, но из-за темноты не смог осмотреть руки Алексея и потребовал, чтобы заключенного вывели в коридор. А осмотрев руки, сказал, что это результат недостатка хлорофилла оттого, что крохотное окошечко под самым потолком не пускает в камеру свет. И написал рапорт о необходимости немедленного перевода заключенного из камеры смертников в штрафное отделение тюрьмы.

В штрафном отделении были такая же крохотная камера, такая же параша, такой же вонючий матрас, зато всегда — солнце. И никого не вели мимо двери каждую пятницу на казнь, а потом не волокли с казни. Кожа стала потихоньку заживать, а зрение потихоньку восстанавливаться.

Вокруг были одиночные камеры, в которых сидели люди. Они ругались, смеялись, храпели, кашляли, молились, матерились, пели. Алексею показалось, что он вернулся на большую землю с необитаемого острова, и Чака стал навещать его реже.

В штрафном отделении сидели заключенные, нарушившие тюремный режим. Кто-то у кого-то что-то украл, подрался, покурил марихуану, которую им поставляли те же самые надзиратели. Однако «исправление нравов» происходило здесь специфически.

За убийства в камере мгновенно вешали, а за остальные грехи пытали с помощью голодной диеты — в течение срока от пяти дней до четырех недель в день давали только чашку протеинового бульона.

Заключенные сходили с ума от голода, ели зубную пасту и все, что поддавалось разжевыванию. Выдержать тридцать суток подобной диеты было нереально.

На пятые сутки охрана взвешивала «исправляемого» и, понимая, что человек долго не протянет, предлагала написать прошение на имя министра юстиции Крюгера о замене голодной диеты на телесное наказание.

Наказание было публичным. В углу тюремного коридора стояло приспособление для истязаний. На него клали истощенного заключенного, написавшего прошение министру юстиции Крюгеру, и подкладывали ему под почки подушки. Приходил здоровенный амбал сержант Филипс и специальной палкой бил заключенного по голому заду.

Удар был поставленным и происходил раз в десять минут. Из глазка камеры было видно, как от первого удара на теле появляется синяя полоса, как она лопается от второго удара и из нее хлещет кровь.

После этого заключенного отвязывали, давали глоток воды, доктор Мальхеба слушал его сердце и давал благословение на следующий удар. И так до шести ударов.

Черных лупили по одной полосе, по одному месту, превращая тело в кровавое месиво. А белых разрешалось бить только по разным местам, чтобы все шесть полос были отчетливо видны.

Kак-то дверь камеры распахнулась во внеурочный час — в это время не давали еды и не водили на допросы. На пороге стоял сам начальник тюрьмы, за ним — два охранника с вытаращенными глазами.

Начальник тюрьмы не зашел в камеру, она была слишком мала. Он многозначительно посмотрел Алексею в глаза и, не требуя, чтобы заключенный встал, что подразумевал тюремный протокол, сообщил:

— Премьер-министр Питер Виллем Бота официально объявил по телевидению и по радио, что вы, советский разведчик Алексей Козлов, находитесь у нас под арестом.

Алексей не поверил своим ушам, улыбнулся уголками высохших обметанных губ и ответил:

— Спасибо!

То есть в Центре наконец узнали, что он жив, и начнут что-нибудь предпринимать.

Охранники вылупили глаза еще больше. Перед ними на нарах сидел невозможно исхудавший человек с впавшими глазами, подживающими кровавыми разводами на руках, шелушащейся кожей и неаккуратно подстриженными тюремным парикмахером волосами.

Мало того, что за всю историю тюрьмы он был единственным, вернувшимся из камеры смертников живым, так к нему еще с отчетом приходит начальник тюрьмы, а по телевидению о нем говорит премьер-министр страны Питер Виллем Бота!

— С завтрашнего дня вам полагается двадцатиминутная прогулка по двору, но общение с другими заключенными запрещено строго-настрого, — добавил начальник тюрьмы. — И еще… теперь вам можно курить.

До ареста Алексей довольно много курил, но сейчас был настолько ослаблен, что курение добило бы его.

— Какое сегодня число? — спросил он севшим от волнения голосом.

— Сегодня первое декабря 1981 года, — ответил начальник тюрьмы.

Алексей в ужасе бросился к стене, на которой выцарапывал себе все той же скрепкой календарь, понимая, что сбился со счету.

Это была победа! Победа над заговором молчания, над садистами Бродериком и Глоем, над ужасом апартеида. Сегодня первое декабря, значит, сын и дочка в Москве играют в снежки, готовятся к Новому году и ждут папу с подарками.

Алексей волновался перед прогулкой, как волнуются перед первым свиданием. За последние полтора года он не видел ничего, кроме камер, тюремного коридора, кабинета Глоя и пыточных комнат. Закрытый двор представлялся громадным простором.