Скука - Альберто Моравиа

— Вы хотите сказать, что эта девушка эксплуатирова­ла вашего мужа?

— Именно так, профессор. — Она снова вздохнула, а потом сказала шепотом, быстро и гневно: — Эта девуш­ка, профессор, — тихий омут, в котором водятся черти. Девушка без сердца, фальшивая, продажная. Вдобавок ко всему она ему изменяла, брала у него деньги и отдава­ла другому.

— Другому? — не удержавшись, воскликнул я.

— Да, одному оборванцу, с которым она встречалась по вечерам, после того как проводила целый день с моим мужем.

— И кто он такой?

— Один саксофонист. Он играл в ночном баре. Они вместе тратили деньги моего мужа. Он даже машину на них купил.

— Но в таком случае ваш муж давал ей очень много денег, этой девушке?

— Миллионы, профессор. Все учтено в его расходных записях. И знаете что еще, профессор? Хотя мы разведе­ны, мы с мужем оставались добрыми друзьями. Приходя ко мне, он рассказывал об этой девушке. Видно, не мог удержаться, это было сильнее его, и он решил довериться мне. Так вот, этот мужчина, у которого в жизни было столько женщин, мужчина с таким опытом, этот мужчи­на плакал!

Вспомнив, что Чечилия тоже говорила мне о слезах Балестриери, я сказал:

— Видно, он легко плакал, ваш муж!

— Какое там легко! Мы прожили вместе много лет, и я ни разу не видела в его глазах ни слезинки. Он плакал потому, что эта девушка довела его до отчаяния. И знае­те, что он говорил? Он говорил, что она — его смерть. Э, видно, предчувствовал…

— А как звали того саксофониста, которому Че… ко­торому девушка отдавала деньги?

Вдова поняла, что это действительно меня интересу­ет, и дала понять, что поняла. Она с достоинством вы­прямилась.

— Во-первых, профессор, зовите ее по имени, зовите Чечилией. Саксофониста зовут Тони Пройетти. Он игра­ет в «Канарино» — это бар в районе виа Венето. Ну все, мне надо идти, профессор. Еще раз простите. Если вас все-таки заинтересуют картины, вы всегда застанете меня дома. Мое имя есть в телефонном справочнике: Ассунта Балестриери. На худой конец вы могли бы купить одну для матери, а, профессор? Так вы остаетесь или пойдете со мной?

Я не захотел оставаться; попрощавшись с вдовой, я вернулся в свою студию и, бросившись на диван, погру­зился в раздумье. Доказательства того, что Чечилия была продажна, все множились, но, странное дело, эти доказа­тельства ничего не доказывали. Даже будучи доказанной, эта продажность вдруг обнаруживала в себе что-то, что начисто опровергало саму идею продажности: деньги Ба­лестриери, как сказала сама же вдова, она отдавала лю­бовнику, Тони Пройетти. О том, что так это и было, сви­детельствовала бедность гардероба Чечилии и то, что у нее не было ни одной, даже самой жалкой, драгоценнос­ти. Если она не отдавала деньги Пройетти, куда же они в таком случае могли деться?

На следующий день после визита вдовы, дождавшись появления Чечилии, я сразу же в упор ее спросил:

— Кто такой Тони Пройетти?

Она без колебаний ответила:

— Саксофонист, он играет в «Канарино».

— Нет, кто он тебе?

— Он был мой жених.

— Вы были помолвлены?

— Да.

— И что?

— Что «и что»?

— Что произошло?

Она ответила с некоторым напряжением:

— Он меня бросил.

— Почему?

— Ему понравилась другая девушка.

— Балестриери знал о вашей помолвке?

— Конечно. Я была помолвлена в четырнадцать лет, то есть за год до знакомства с Балестриери.

Пораженный, я пробормотал:

— Но ты же всегда говорила, что Балестриери ни о ком ничего не знал, что он был ревнив, что он даже обра­щался в сыскное агентство, чтобы тебя выследить.

Она ответила очень просто:

— К Тони Балестриери меня не ревновал, потому что он сам появился уже после Тони, и я сразу же ему сказа­ла, что я помолвлена. Он ревновал, когда думал, что я изменяю ему с кем-то другим.

— Но кто-то другой в самом деле был?

— Да, но это длилось очень недолго.

— Другой был одновременно с Тони?

— Нет, он появился сразу после того, как мы расста­лись.

— А Тони знал о Балестриери?

— Да что ты! Он убил бы меня, если бы узнал.

— Но кто же в таком случае был у тебя первым?

— Что значит первым?

— Первым, с кем ты спала.

— Тони.

— А сколько тебе было лет?

— Я тебе уже сказала — четырнадцать.

— А сейчас ты видишься когда-нибудь с Тони?

— Иногда мы встречаемся и здороваемся.

— Скажи мне еще вот что: Балестриери давал тебе деньги?

Она посмотрела на меня, помолчала и сказала, как бы преодолевая какое-то странное внутреннее сопро­тивление:

— Да, давал.

— Много или мало?

— Когда как.

— Что значит «когда как»?

Она снова промолчала, потом сказала:

— Я не хотела, но он давал мне их насильно.

— То есть?

— Насильно. Он знал, что у Тони нет ни гроша и что, когда вечерами мы выходим с ним погулять, у нас нет денег, даже чтобы пойти в кино, и он заставлял меня брать деньги, чтобы я отдавала их Тони.

— Это он тебе сказал, чтобы ты отдавала их Тони? —Да.

— И как это случилось в первый раз?

— Как-то я сказала ему, что из-за того, что у нас нет денег, по вечерам мы просто бродим по улицам. Тогда он взял десятитысячную банкноту, вложил ее мне в руку и сказал: «Возьми, так вы сможете по крайней мере схо­дить в кино».

— А ты?

— Я не хотела, но он заставил меня взять. Он пригро­зил, что, если я не возьму, он расскажет Тони, что мы любовники, и тогда я взяла.

— А потом он продолжал давать тебе деньги?

— Да.

— А давал он тебе более значительные суммы?

— Так как он знал, что мы с Тони собираемся поже­ниться и обзавестись домом, он заставил меня взять день­ги на мебель.

— И что стало с этой мебелью?

— Она стоит в доме у Тони, я ему ее оставила.

— А машина?

— Какая машина?

— Разве не Балестриери заплатил за машину, кото­рую купил Тони?

— А, да, за малолитражку. А кто тебе сказал?

— Вдова Балестриери.

— А, эта…

— Ты ее знаешь?