Прорыв начать на рассвете - Сергей Михеенков

Пуля попала Пелагее прямо в грудь, и она умерла мгновенно. Всё произошло в тот момент, когда Васса Андреевна приняла из неё ребёнка и передала его Зинаиде, которая стояла рядом с пелёнкой наготове. Они даже не успели отрезать пуповину. Всё сделали потом, когда Пелагея лежала уже неподвижно, успокоенно глядя остановившимися глазами в потолок.

Родилась девочка.

А самолёт, качнув чёрными крыльями, ещё раз развернулся над озером и прошёл на бреющем над хутором, над самыми верхушками сосен, так что их шатнуло, будто в испуге. Но больше уже не стрелял.

Воронцов уже около месяца лежал в партизанском госпитале, куда попал после нелепого, как он считал, ранения. Ранило его в ногу.

Их район каждый день сжимали. Карательные отряды появлялись то здесь, то там. Уже нельзя было полагаться на то, что деревни, где ещё вчера они спокойно жили на постое, свободны от немцев, полицаев или казаков. Каратели входили то в одну деревню, то в другую, жгли дворы, расстреливали и вешали местных жителей, помогавших партизанам. Поэтому из деревень люди перебирались в лес. Но и здесь их настигали конные отряды казаков или специальные отряды полицейских и других формирований, которые были стянуты сюда, в район Всходы – Дорогобуж – Угра, для уничтожения партизанских баз. Одновременно операция предполагала полную ликвидацию 1-го гвардейского кавалерийского корпуса, оставшегося в тылу группы армий «Центр» с зимне-весенних боёв. Партизанские отряды хоть и создавали немцам большие проблемы, однако к их существованию уже привыкли, принимая как неизбежную и регулярную напасть. А вот иметь в тылу целый корпус… Только для его блокады надо было постоянно держать несколько дивизий и отдельных полков с тяжёлой техникой и артиллерией, не считая полицейских формирований, охранных подразделений и боевых групп специального назначения. И эти формирования и боевые группы в тылу войск, глубоко вклинившихся в территорию неприятеля, спешно стягивались сюда из всех дивизий и корпусов.

Госпиталь с самой весны голодал. Не хватал медикаментов, перевязочных материалов. Рана загноилась. В жару не уследил, завелись черви. Закопошились, так что даже зашевелилась повязка. Десантник, лежавший рядом, сказал:

– Ничего. Этих червей не бойся. Эти тебя не съедят. Но рану почистят. У тебя все эти дни сукровица гнойная вытекала. Теперь её нет.

Но Воронцов всё же продолжал отгонять от своей больной ноги надоедливых мух. Хлестал их черёмуховой веткой. А в ране копошилось, щекотно передвигалось, и иногда, казалось, он слышал, как они там шурудят в его теле, эти жуткие чистильщики.

Воронцов и ещё несколько человек лежали под навесом позади школы. Школа была наполнена тяжелоранеными. Две недели провалялся там, в одном из классов, превращённых в палаты, и он. Из классов было две дороги: одна под навес, на свежий воздух, а другая в яму, вырытую в конце липовой аллеи, куда почти каждый день вывозили на тележке умерших. Заскрипела тележка, значит, кого-то повезли по липовой аллее. Складывали там в ряд и присыпали сверху на полштыка сухим песком. Только чтобы мухи не доставали. Воронцов ту яму видел. Специально сходил посмотреть. Когда понял, что на тележке его туда уже не повезут. Вырезал себе трофейным ножом костыль, приладил поперечину, чтобы не так больно давило подмышку, и клёгал вокруг школы, а иногда и подальше. Радовался, что снова худо-бедно может передвигаться, что уже не так беспомощен, как в первые дни.

Весь их суточный рацион состоял из котелка баланды и ложки распаренной пшеницы. Кормили два раза. Утром и вечером. А днём они промышляли. Копали разные коренья, собирали травы, которые заваривали в котелках на костре. Получался густой отвар. Видимо, и он помогал им выжить и сохранить силы. Но уже через несколько дней от этих отваров начиналась жуткая, до судорог, оскома.

В конце апреля, после неудачной попытки переправиться через Угру, они, неделю проскитавшись по лесам, попали наконец к партизанам. В один из отрядов полка майора Жабо. Полком к тому времени командовал уже не Жабо, а другой командир. Его Воронцов не знал. Тоню всё время носили с собой. В лесу нашли наполовину съеденный мышами контейнер с горохом и гречневым концентратом. На нём и протянули ту жуткую неделю. Вырыли землянку. Старшина Нелюбин сложил из камней печь. Так и пережили последние апрельские холода. Дальше пошли, когда отыграла в лесах талица, когда успокоились овражки, которые несколько дней назад были речками и реками, когда солнце выело последний снег в лощинах и просохли лесные дороги.

Тоню они отнесли в партизанский госпиталь. Госпиталь размещался в сельской школе. В нём и за хирурга, и за врача служил бывший участковый фельдшер, а медсестрами – его жена, дочь и местные женщины. После обстрела на переправе именно туда и попал Воронцов. Зашёл однажды в палату. Тоня уже вставала.

– Ой, это вы! – обрадовалась она.

Воронцов положил на пол костыль, присел на край кровати.

– Тебя Кудряшов спас, – сказал он ей. – Помнишь Кудряшова?

– Смутно, – призналась она. – Помню, дядька какой-то возле меня всё время был. Небритый такой. Огромный, как лось.

– Когда немцы из пулемётов… ну, там, на льдине… Он, раненый, рядом с тобой лежал. Все пули… Мы его потом на берегу похоронили.

Воронцов вспомнил: когда хоронили Кудряшова, сняли с него полушубок, накрыли им Тоню, а в кармане нашли платочек с сахаром.

– Помнишь, сахаром тебя кормили в дороге?

Она мотнула головой. Ничего она не помнила.

– Как твоя рана?

– Заживает. Уже скоро совсем заживёт. Вот встану и буду тебе помогать.

– Да я уже сам… Ходить вот учусь. Научусь хорошенько и уйду.

Вскоре поступил приказ: корпус начал выход через Варшавское шоссе на Киров, на соединение с 10-й армией. Тоня попала в команду на эвакуацию. И Воронцов облегчённо вздохнул. Потому что все эти дни слухи ходили разные.

Перевязывали их редко. Нечем было перевязывать. К тому же когда в ближайших деревнях начали появляться конные разъезды казаков и полиции, медперсонал из местных стал исчезать. Они уходили не только из госпиталя, но и из деревни. Люди понимали: придут немцы, ничего хорошего за помощь партизанам их не ждёт. Спросится за всё. А доброхоты, как говорят, влить щей на ложку найдутся, подскажут: кто, что и как…

Прошло ещё несколько дней. Однажды ночью в стороне соседней деревни поднялась стрельба. Воронцов уже обходился без палки. Он привстал с нар, прислушался. Всё было ясно и без разведки: стреляли танковые пулемёты, значит, по большаку на их деревню шли немецкие танки.

– Идут, – сказал десантник и откинулся на спину. – Ты, курсант, уходи. Ты уйдёшь. А нам…

Десантник тоже был ранен в ногу. Но он ещё даже не вставал.

Спустя полчаса со стороны большака примчался на телеге пожилой санитар.

– Уходите! Расползайтесь, кто куда может!

Воронцов кивнул на винтовку, которую десантник всегда держал при себе.