Дагестанская сага. Книга I - Жанна Абуева

Теперь они плакали оба, и Шахри, прижимая к себе сына, всё повторяла смятенно:

– Успокойся, прошу тебя! Я ведь и в самом деле пошутила… Мама никогда, никогда не выйдет замуж, не бойся, родной!..

Имран всё пытался отвлечь друга, то и дело предлагая ему нехитрые городские развлечения в виде кино или танцплощадки, поездок в Махачкалу или знакомства с очередной симпатичной девушкой, но развлекаться Далгату не хотелось, и он оставался дома, предпочитая шумной компании друзей книгу или журнал.

Время шло, и юноша всё больше замыкался в себе и, даже находясь в шумной компании друзей, ощущал тоскливое внутреннее одиночество.

Его душила обида на жизнь, отнявшую у него самых дорогих людей, сначала отца, а потом и мать…

«Запомни, Далгатик, твой папа никакой не враг… Он боролся, чтобы все дагестанцы жили счастливо…»

Отныне материнские слова с новой силой зазвучали в душе юноши, и он представлял, как сложилась бы их жизнь, не будь Манап несправедливо осужден. Они жили бы все вместе, и отец продолжал бы работать, и мама была бы счастлива. И он, Далгат, не был бы так одинок, как сейчас…

Всё Сталин! Это он виноват, что судьба его семьи сложилась так трагически!

Никогда прежде Далгату не приходилось испытывать столь сильной злобы, какая целиком охватила его сейчас. Сталин! Вот кто враг народа! Из-за него исковеркано столько судеб, из-за него дядю Ансара оторвали от дома на целых десять лет… Из-за него Ибрагим-бек и Парихан лежат сейчас в чужой и далёкой земле… Правильно поступил Хрущёв, когда разоблачил этого гнусного злодея!

Чувство обиды родило в душе юноши злость, о которой он и сам не подозревал.

Ему вдруг пришло на ум, что в семье Ансара никогда не велись разговоры о политике и ни разу не звучало имя Сталина, по крайней мере, при детях.

Как странно, думал Далгат, ведь именно Сталин виноват во всех их бедах, а никто и не думал его проклинать. Какими же доверчивыми людьми были его мать, дядя Ансар и тётя Айша! Неужели они так и не поняли, что виной всех их бед является этот усатый дьявол со своей извечной трубкой! Или, может быть, они просто боялись?

Злая обида пустила в душе юноши такие глубокие корни, что ему и в голову не приходило винить в случившемся с его семьёй кого-то другого. Отныне Сталин стал для него не просто личным врагом, пусть и мёртвым, но олицетворением зла и виновником всех бед, случившихся со страной и с его, Далгата, семьёй.

Так он жил, всё больше углубляясь в себя и ощущая себя бесконечно одиноким в этом мире, полном зла и несправедливости.

Квартира, которую государство им выделило, без матери казалась Далгату безжизненной и, более того, неприятной. Мама даже не успела толком пожить в ней, думал он, и данное обстоятельство ещё сильнее его расстроило, лишь обострив обиду на жизнь. Обида эта прочно поселилась отныне в его душе наряду с горячей ненавистью к Сталину.

Он стал реже приходить в дом Ансара, хотя фактически вырос здесь. Сейчас там жила и Фарида, и ему не хотелось притворяться, что его это нисколько не трогает. Она всегда встречала его с приветливой улыбкой, и детишки её были очаровательны, но напряжение от встречи с нею его не покидало. Он знал, что Имран вовсю заводит на стороне романы, и чувствовал, что и Фарида это знает. Но молодая женщина не подавала виду, как сильно её задевает такое поведение мужа, и Далгат, раздосадованный легкомыслием своего друга, с трудом сдерживался, чтобы не высказать ему все, что он думает.

Ансар с Айшей категорически настаивали на том, чтобы он ежедневно к ним приходил, но Далгат продолжал уклоняться, и Айша наведывалась к нему сама, принося с собой кастрюлю с горячим обедом и унося домой его вещи для стирки.

После работы он, прогулявшись с друзьями по Ленинской, возвращался в пустую квартиру и, взяв в руки книгу, укладывался на тахту, а затем переводил взгляд на висевший напротив большой портрет родителей и смотрел на молодые улыбающиеся лица Манапа и Шахри, размышляя о том, что впереди у него целая жизнь, в которой нет смысла без близких и дорогих людей, и главное место в ней ему так хотелось бы отвести Фариде.

Мысли об ушедших родителях подводили его к размышлениям о жизни вообще, и юноша стал всё чаще задумываться как о смысле человеческой жизни, так и о человеческом предназначении вообще. «Люди рождаются и живут, в общем-то, совсем недолго. И больше, похоже, страдают, чем радуются в этой жизни. И уходят так же внезапно, как появились… – думал он, глядя в чернеющую за окнами ночь. – А какой смысл во всём этом? Для чего-то ведь мы приходим на эту землю?.. Смысл-то должен быть, а иначе пустота… И тогда выходит, что жизнь – это пустота?»

Вопросы возникали, а ответы на них не находились. «Для чего всё это? – думал он. – Почему не может человек жить вечно… или хотя бы очень долго… Пришли – откуда? Уходим – куда? Если, как говорят, Бог не существует, то ведь кто-то должен был вот так всё устроить?»

Постепенно вопросов становилось всё больше, и юноша стал искать на них ответы в книгах. Иногда он находил их, а чаще от книг лишь возникали новые вопросы.

Он перечитал всех классиков, какие нашлись дома и в библиотеке, начиная с Гомера и до Хемингуэя, и они покорили его совершенно, в особенности «Илиада», по прочтении которой он долго потом находился в плену гомеровских «открытий». И, даже читая других авторов, он неизменно возвращался мыслями к Гомеру, а вычитанное им у Шекспира: «Что он Гекубе? Что ему Гекуба? А он рыдает…» – потрясло его душу своей пронзительной реальностью, и он осознал, почему говорят, что классика всегда современна.

Обратившись вновь к «Илиаде» и продолжая размышлять о судьбах Ахилла, Гектора и Приама, Далгат поразился тому, что и самого его, подобно шекспировскому герою, волнуют необычайно и чувства, и события, случившиеся тридцать веков тому назад, а возможно, и не случившиеся вовсе. В отдельных, зацепивших душу строках он находил ответ на главные, мучающие его вопросы:

«Из тварей, которые дышат и ползают во прахе, Истинно в целой Вселенной несчастнее нет человека!»

Он много размышлял о греческих богах, которые у Гомера представали почти как люди, с их страстями и чувствами, их эгоизмом и тщеславием.

Если верить Гомеру, думал он, то участь каждого человека предопределяется Судьбой, которая неизменно ставит его пред выбором: сделаешь так – уцелеешь, поступишь иначе – умрёшь! И в этом была свобода выбора, определяющего последствия, от которых, в свою очередь, невозможно никуда деться.

Услышь кто-нибудь, включая Имрана, эти его внутренние размышления, он сильно бы удивился, никак не ожидая подобных мыслей от парня, которому, казалось, по возрасту положено было не задумываться о таких вещах, а наслаждаться молодостью, как наслаждалось ею подавляющее большинство его сверстников. Жизнь, однако, успела наградить Далгата печальным опытом потерь, и отмахнуться от своих же вопросов он не мог.

Он взял за привычку записывать понравившиеся ему мысли великих людей, и одна, принадлежавшая Льву Толстому, лучше всего отражала нынешнее его состояние: «Смерти нет, а есть любовь и память сердца».