Последний остров - Василий Тишков

— Начнем диктант, — сказала Дина Прокопьевна. — Поставьте сегодняшнее число. Как напишете диктант, такие и отметки поставлю вам за первую четверть.

Мишка демонстративно отложил на край парты тетрадь и стал смотреть в окно. А там не переставая шел дождь. Вон, разбрызгивая грязь, проехала леспромхозовская полуторка. Знать, Федя Ермаков до Юрги подался. В проулке Анисья Князева, повязанная, как старуха, черным платком, дергала за повод упрямую коровенку, которая никак не хотела тянуть нагруженный соломой возок.

— Разгонов, ты почему не пишешь?

— Не хочу, — тихо и сумрачно отозвался Мишка. Класс притих, насторожился.

Дина Прокопьевна, без учительской строгости, а как-то осторожно, заранее уже зная ответ ученика, спросила:

— Что это значит, Миша?

— Фрицы отца моего… А я должен язык их учить? Не буду. Не буду, и все тут. Хоть в угол ставьте…

Юлька хотела было что-то сказать учительнице в защиту Мишки, но тут же скуксилась и зашмыгала носом. У нее-то горе не меньше — сразу на мать и на отца «похоронки».

Жултайка мучительно кашлянул, будто ему перцем горло забило, рассердился сам на себя и крякнул по-стариковски.

— Я тоже не хочу фрицеву азбуку зубрить. Совсем не буду. Не нужна мне эта азбука. Поучился недельку и хватит, — он с трудом выбрался из-за парты и направился к дверям. А как встретился с встревоженными глазами учительницы, смутился, растерял всю храбрость. — Вы уж извините, Дина Прокопьевна. Не приду я больше в школу. Работать надо…

Учительница не нашлась что ответить ни Мишке, ни Жултайке, только закусила губу, помолчала, успокаивая себя, чтобы не разреветься, и начала диктовать упражнение. Ее взгляд блуждал поверх нестриженых голов учеников, но она все равно заметила, как вслед за Мишкой Разгоновым сначала Егорка, Юлька, Аленка… потом большая половина класса отложили тетради и ручки… Это была ребячья солидарность. Это был молчаливый протест.

Сироты спокойно и строго глядели на свою учительницу.

Лето в том году не было отмечено засухой, да и осень пришла с затяжным ненастьем, однако Сон-озеро вдруг обмелело, вся вода куда-то ушла, и к первым предзимкам обнажилось темное илистое око озерного дна.

Дивились такому редкому случаю нечаевские старики, крестились старухи. А ребятишки радовались. Они-то сразу подобно ворончатам атаковали склизкую донную тину — под ошметьями ряски трепыхались желтобрюхие карасишки.

Раза два объезжал по кругу бывшее озеро председатель колхоза Парфен Тунгусов. Озадаченно сдвигал на затылок старую армейскую фуражку и тяжело соображал: что бы это значило? Было озеро и вдруг — нету его. Правда, озерко — так себе, небольшенькое и пользы особой не приносило. Но к нему привыкли. Оно служило границей деревенской поскотины и всегда считалось как бы частью пространства в повседневной жизни. В поминальные дни здесь собирались старушенции, ведь кладбище рядом, в летние дни к берегу Сон-озера пригоняли колхозное стадо на обеденную дойку. Трава на суглинистых берегах не росла, зато вода чистая, и в жару ветерок отгоняет паута, коровы блаженствуют, отдыхают.

А теперь что? Ведь непременно какой-нибудь дедок спросит: «Ну дак чо, Парфен? — и крутнет головой. — Нету озера-то…» И будет ждать, что Парфен скажет.

Парфен Тунгусов, по прибытии из действующей армии и скором его избрании председателем колхоза, почему-то для всех нечаевских, особенно для ребятишек, стал уже «человеком в годах». Так оно получилось, что всего за несколько лет ему «подфартило» и с японцами подраться, и с финнами, и с германцем. Из деревни своей он уезжал безусым неотесанным парнем, а вернулся… а вернулся-то, как будто отслужил в старой царской армии без малого двадцать пять лет. Столько на его долю за малое время свалилось. Однако и в деревне произошли изменения. Без него успела вырасти деревенская ребятня, которая помнила его молодым, а тогдашней молодежи и тех, что были семейные, сейчас никого нет, все на фронте. Ну а старики, так они всех навеличивают, даже пацанов, кто не хнычет и за подол мамкин не цепляется.

«И скажу, — решает Парфен, — коли весной вода не объявится в Сон-озере, вспахать это место и насадить брюквы или турнепсу. Это ж какая тут брюква вымахает! Уму непостижимо. Даровой корм скотине на первые месяцы зимы. Знатный прибавок к сенцу да соломке. А больше что тут скажешь? Больше тут нечего и сказать».

С той самой недели Мишка Разгонов зачастил на берег другого озера, Северного. К его изумлению, вода в нем стала прибывать, а потом устремилась сначала небольшой низинкой к сухому болоту, через него двумя оврагами обогнула Нечаевку и устремилась в Полдневое. А Полдневое озеро, как стакан с водой до краев, сразу же выплеснулось избытком в Заячий лог уже не ручейком, а речушкой.

Мишка старался представить себе, как родники, что питали Сон-озеро, по какой-то причине повернули в своих подземных коридорах в сторону Северного, а повернув, увлекли за собой и дремавшую до сей поры маленькую подземную речушку, которая не знала выхода на свободу. А может, это речушка проснулась и повернула все ближние роднички, позвала их в новую дорогу? Если так, значит, родилась новая речка. Куда же теперь она потечет? Их большое нечаевское озеро Полдневое всегда полноводно, вот и не сдержало новой добавки. Побежит теперь речка от их Нечаевки к другим озерам и деревням, соединяя и собирая воду из попутных родничков, талицы и осенних паводков. Так, глядишь, и настоящей рекой станет.

Рождение новой речки никто из нечаевских жителей еще не приметил. Погода стояла слякотная, капризная, все старались управиться до белых мух по своим хозяйствам, да и в колхозе дел хватало. А переполненные бурлящей водой лога между озерами всегда по весне и осени заставляли мужиков подновлять мостики в местах переездов то ли с пашни на пашню, то ли из села в село вокруг озера Полдневого.

Когда ударили первые крутые заморозки, подсушили поля и вогнали озеро в свои берега, Мишка привел Парфена Тунгусова в бор коммунаров. Под тенью зеленых сосен текла низинкой новорожденная речка-невеличка и не хотела поддаваться заморозку.

Они прошли песчаной тропой вдоль русла новой воды метров двести и повернули обратно. У истока над берегом озера присели на камни. Мишка разжег небольшой костерок.

— Вона, дело-то какое, Михаил Иванович. Что будем делать, а? — весело озадачился Тунгусов. Но ответа не ждал, просто рассуждал: — По масштабам местного значения получается событие особой важности. Происшествие, можно сказать, чрезвычайное. Все, что появляется на земле впервые, шибко интересно и любопытно: зачем? Ни в жизнь не разгадаешь до конца, например, рождение дерева или птицы. Вот ты, когда-то родился, произрастаешь, человеком становишься. Тоже происшествие. Токо еще не известно, какого масштаба, семейного там, колхозного, нашего озерного края или даже всей России-матушки. Это мы еще посмотрим. Так? Тут же вот налицо факт. Случилось что-то на земле, и на тебе, пожалуйста, получай, человек, речушку малую… Ишь ты, буркатит себе и горюшка ей мало. Речка! Хм, лешак ее забодай. Речка, самая настоящая. И далеко она поспела убежать?