Отрок московский - Владислав Русанов

Хуже всех приходилось Вилкасу. А все потому, что его верный Пегаш, в отличие от людей, никак не хотел привыкать к бегущим рядом хищникам. Конь дичился, прижимал уши, вращал глазами, плохо слушался повода. Литвину приходилось непрестанно с ним бороться, а от этого к вечеру изматывались оба. И, вместо того чтобы просто стреножить, сыпануть в сумку зерна и отпустить, коня, взмыленного, приходилось отшагивать, чтобы хоть чуть-чуть остыл.

Поэтому двигались обычно так. Финн – белый медведь – отправлялся вперед на разведку. Отстав шагов на пятьдесят, скользил на лыжах Никита, радуясь приволью, свежему морозному воздуху, упруго ударяющему в щеки, искристому снегу, тихому лесу. Рядом с ним вроде бы лениво, но удивительно быстро перебирал лапами Любослав – бурый медведь, а на его спине важно восседал Улан-мэрген. Позади них, еще на полсотни шагов, рысил на Пегаше Вилкас. Жеребцу приходилось нелегко под тяжестью здоровяка-литвина и переметных сум с припасами, поэтому время от времени всадник переводил его на шаг, давая передохнуть. Иногда Никита замедлял бег, чтобы поговорить с Вилкасом, понимая, что тому скучно все время ехать в одиночестве. Ближе к вечеру, когда тени от елей становились длинными и причудливо змеились по подкрашенному закатным солнцем сиреневому снегу, оборотни с Уланом уходили далеко вперед. Выбор спокойного и удобного места для ночевки Финн всегда оставлял за собой.

Обычно, когда Никита и Вилкас догоняли медведей, на поляне весело горел костер, а в тот вечер, когда Улану удалось славно поохотиться, жарились насаженные на палки тетерева.

Берегов схваченной льдом Двины отряд достиг так быстро, что у парней затеплилась утраченная было надежда перехватить Андраша Чака до того, как он нырнет в город, занятый немецкими крестоносцами. Ведь если он и в самом деле возглавляет посольство к Великому магистру Ливонского Ордена, брату Готфриду фон Роге, то рассчитывать на справедливость властей нечего и думать. Самим не попасться бы… Еще неизвестно, что наболтала Василиса мадьярам. У девчонок, известное дело, рот не закрывается, вначале говорят, а потом думают. Так что, не исключено, что пожоньский господарь уже знает об идущем из Франции обозе все. И вовсе не трудно предугадать, как поступят ливонцы, проведав о плывущих к ним в руки несметных сокровищах рыцарей Храма.

Багровый солнечный диск подкрасил наползающие с севера облака, предвещая на завтра ветреную, ненастную погоду. Бурый Любослав как-то незаметно прибавил ходу, уносясь вперед, – не всякая лошадь догонит. Не был бы Никита лесным жителем, очень удивился бы, узнав, как быстро умеет бегать неповоротливый с виду лесной хозяин.

Поглядев вслед удаляющемуся ордынцу, который, и правда, напоминал сказочного Ивана-царевича, перепутавшего волка с медведем, парень сократил шаг, поджидая отставшего Вилкаса, и огляделся по сторонам.

Над высоким обрывистым берегом Двины ельник сменялся березняком. Никита любил сосновый лес почти так же, как дубраву, что может быть краше белоствольных, одетых в призрачное покрывало инея берез?

Вроде бы черная птица взлетела над верхушками елей. Хорошо, если тетерев. Хоть парень и уступал Улан-мэргену в мастерстве стрелка, но набить дичи на пропитание вполне мог и сделал себе легкий охотничий лук в первый же день. Стрелы далеко не летели, поэтому к добыче пришлось бы подбираться близко, значит, за ордынцем не угонишься, но сейчас он далеко впереди.

Никите захотелось просто утереть нос Улану. Пускай знает, что не один он тут охотиться умеет.

– Я сбегаю, погляжу! – негромко сказал он литвину.

Вилкас кивнул, безоговорочно отпуская Никиту. Во-первых, он не боялся за друга, потому что видел его в драке и считал одним из лучших бойцов от Волги до Вислы. А во-вторых, не собирался вмешиваться в охоту. Осторожно подкрадываться к добыче он так и не выучился – нет-нет да сучок треснет под ногой или чихнуть захочется так сильно, что прямо спасу нет. Вот в охоте на медведя Вилкас со своей силищей был бы незаменим. Но для тетерева важнее легкая походка. Он только перевел жмудка на шаг, чтобы Никите не пришлось слишком уж быстро гнаться.

Приблизившись к укрытой елями поляне, парень сразу понял собственную ошибку. И выругал себя. Ведь можно было издали сообразить, что к чему. Тоже мне, охотник! Принять ворона за тетерева.

Правда, ворон, сидящий на ветке и деловито точащий клюв об кору, чуточку не был похож на привычных Никите иссиня-черных птиц. Больше, что ли? Присмотревшись, парень понял: нет, толще! Потому и не улетел далеко, а лишь приподнялся над сосной и тут же тяжело опустился на прогнувшуюся под его тяжестью ветвь.

В животе Никиты похолодело. Несмотря на молодость, он хорошо знал, отчего посреди зимы вороны обжираются так, что летать лень. Вспомнилась деревня на Смоленской дороге.

Неужели и здесь что-то похожее произошло?

Есть ли где-то место на многострадальной Русской земле, где можно не опасаться врага – когда захватчика чужеземного, а когда и своего? Когда перестанет литься кровь, плакать жены и матери? Или это Господь проверяет народ на крепость и силу духа?

Никита, осторожно ступая, вернулся, глянул на Вилкаса. Литвин, по обыкновению, напевал под нос песенку, бросив поводья на шею пегому.

Быстрым движением парень приложил палец к губам: тихо, мол! А потом поманил друга.

Вилкас, кажется, понял все без слов. Напряглись, а потом расслабились могучие плечи, готовясь к драке. Здоровяк спешился, вытащил из петли тяжелую палицу, которую предпочитал любому другому оружию, сунул кисть в темляк и дальше пошел, ведя коня в поводу и внимательно озираясь.

Никита терпеливо дожидался его, стоя на одном месте и продолжая наблюдать за воронами. Птицы вели себя спокойно, не выказывая страха. Видно, улетели от падали только потому, что ни кусочка больше проглотить не в силах.

Может, там волки лося задрали?

– Что? – одними губами спросил Вилкас.

Его коню, похоже, передалось настроение хозяина. Жмудок не пытался заржать или фыркнуть, только косил большим дымчато-лиловым глазом.

– Сам погляди! – ответил Никита, тыкая пальцем в воронов.

Литвин скривился.

– Я так понял, ты посмотреть хочешь?

– Ага…

– Один раз уже посмотрели.

– Ну посмотрели… Что ж, теперь труса праздновать?

– Я не боюсь! – вспыхнул Вилкас.

– А я тебя и не виню. Это я боюсь. Боюсь, но пойти посмотреть надо. Иначе совесть загрызет потом.

– Совесть? Да уж… Она такая. Поедом съест… Ну идем, друг.

Вилкас кинул повод на кривую ветку.

Вдвоем тихонько пошли, стараясь не тревожить заснеженный лапник, прислушиваясь и держа оружие наготове. Никита мысленно потянулся к домовому, мирно дремлющему у него за пазухой, но «дедушко» молчал. Он вообще перестал разговаривать с парнем после того дня, как они повстречались с Финном и Любославом. И по ночам выбирался из куклы очень редко. Только чтобы проглотить пару крошек хлеба. Или обиделся на что-то, или устал от долгого путешествия. Домовые, они привыкли в тепле жить, за печкой да по сусекам, любят молоко и мед. А тут что? Сухие корки, мороз, ночевки у костра в лесу. Не помер бы… Никите, с одной стороны, было жаль «дедушку», вынужденного скитаться вдалеке от родного очага, а с другой стороны – он уже привык к нему. Да и куда домового денешь? В чужую избу отдать? Так там свой хозяин есть. Это если вдруг наткнешься на людей, новоселье справляющих…